Черное Рождество

«Солдаты Белой армии!

За что вы воюете? За буржуазию и их приспешников, генералов, которые набили чемоданы и одним глазом смотрят на Керчь, другим — на Перекоп, часто оглядываясь на Константинополь? За контрразведчиков, продажных людишек, расшаркивающихся по-холопски перед генералами, выдавая истинных борцов освобождения трудящихся. Они смакуют последние события дня, но мы им скажем: „Напрасно, господа, преждевременное ликование. На месте одного замученного встанут десятки, сотни борцов, и час расплаты приближается!“

Мы обращаемся к вам и надеемся, товарищи солдаты и офицеры, что наш призыв не останется пустым звуком. Вы все как один по первому нашему сигналу должны выступить с оружием в руках на улицу и действовать по указанию подпольного комитета.

Не дайте уйти буржуазии и их приспешникам, генералам! Недалек тот день, когда над Севастополем будет развиваться красное знамя! Покидайте ряды белых! Идите к нам! Мы гарантируем вам жизнь, а мерзавцам пощады быть не может!

Да здравствуют рабочие и крестьяне!

Да здравствует Третий интернационал!

Да здравствует всемирная революция!»

— Доверчив ты, товарищ Якобсон, — холодно возразил Макар, — это у тебя от молодости и недостаточной пролетарской сознательности. Вот пройдешь царскую каторгу и белогвардейские застенки, тогда совершенно по-другому будешь людей оценивать.

Сам товарищ Макар в белогвардейских застенках тоже не бывал, не говоря уж о царской каторге, но любил красиво выразиться и производил этим на товарищей сильное впечатление. Во всяком случае, Гриша ему больше не возражал.

— Поглядите, что получается, — продолжал товарищ Макар гнуть свою линию, — денег этот Борщевский не донес, а объясняет это как-то сомнительно. В Симферополе побывал — и вот вам: сегодня узнаю, что симферопольская ячейка разгромлена.

— Как так?

— Утром Антонина сообщила, а к ней человек прибыл из Симферополя. К вам в типографию Борщевский наведался — и в результате типография раскрыта, а вам пришлось бежать… Нет, товарищи, с этим Борщевским дело явно нечисто.

— Что же нам теперь делать? — спросил Яков Моисеевич, глядя на товарища Макара поверх круглых очков в пролетарской металлической оправе.

— Самое первое — меняем конспиративную квартиру, поскольку Борщевский ее знает. Второе — вы и хозяин конспиративной квартиры переходите на нелегальное положение. Для начала спрячем вас в доках, а там видно будет. У сапожника родственники в деревне есть?

— Вроде да, — с сомнением проговорил Гриша, — со стороны жены…

— Ну вот пусть к жене в деревню и едет. А что делать с самим Борщевским — это мы с товарищами еще подумаем…

— А что с воззванием, куда его деть?

— Дадим ребятам, пусть расклеят. Воззвание хорошее, не пропадать же добру…

Иван Салов сам не помнил, как ноги вынесли его с проклятой Корниловской набережной от здания морской контрразведки. Очухался он в трактире, где спросил водки и мясного пирога. После выпитых трех рюмок ушла из живота противная дрожь, липкий страх забрался куда-то внутрь. «Что делать? — стучало в мозгу. — Как выкрутиться?» Лелька продала его контрразведке со всеми потрохами, это ясно. У, стерва рыжая! Исчезнуть? Но куда податься? Документы у него достаточно надежные, но совсем нет денег.

Он вспомнил, что Лелька спрятала давешние три тысячи, и чуть не застонал в голос.

Возможен еще один вариант: сейчас немедля идти к товарищу Макару и рассказать ему обо всем. Товарищ Макар примет срочные меры, они все перейдут на нелегальное положение… придется скрываться. Но какое отношение будет к нему со стороны товарищей? Прежнего доверия не будет, это точно. Ведь это он погубил все дело, да еще и деньги пропали… И потом неизвестно, что там Лелька наболтала в контрразведке, возможно, за ним уже следят. То есть очень даже может быть. Он поднял голову и дико огляделся по сторонам. Вон там, в углу, сидит какой-то малахольный тип и читает газету «Юг». Наверняка тот самый, соглядатай. Эх, пропала жизнь!