Черное сердце

– Если бы ты знала, сколько людей считают меня негодяем и подонком! Что поделать, работа такая. Мой удел – копаться в грязи, чтобы другие граждане в нее не вляпались, а если вляпались, то могли выйти чистыми, с неиспорченной биографией. Шутова не выдержит многочасового допроса, расколется как миленькая.

Гулянова помолчала, взвесила все «за» и «против» и приняла решение:

– Дай слово, что ты к Шутовой не подойдешь и ни о чем ее расспрашивать не будешь.

– Не могу! При всем уважении к тебе – не могу. Если обстоятельства заставят меня заняться Шутовой, то я буду вынужден допросить ее. Другое дело, в какой форме это будет и какую огласку получит.

– У тебя выпить есть? – неожиданно спросила она.

– За вином на завод надо идти, за водкой – к таксистам. На остановку такси – далеко, на заводе может ничего не быть. Если хочешь, я пройдусь по общаге, попытаюсь одолжить пол-литра вина.

– Черт с ней, с выпивкой! Так поговорим. Мы с Шутовой никогда не были подругами. Она училась на курс старше меня. В общежитии техникума мы жили на разных этажах: я – на третьем, она – на четвертом.

В последних числах декабря 1981 года я проснулась ночью от какого-то необъяснимого чувства тревоги. Полежала в кровати, поворочалась и вышла в коридор покурить. Я иногда покуриваю, когда на меня накатывает паническое настроение, когда кажется, что вот-вот случится что-то непоправимое, а что именно, неизвестно. Это у меня с детства. Папаша мог ночью взбеситься с перепоя, и тогда всей семье доставалось.

Я вышла в коридор и вижу: у мужского туалета стоит девушка в одной ночной сорочке. Появиться на людях без халата – это то же самое, что выйти из комнаты голой. Я подошла. Это была Шутова с небольшим кухонным ножом в руках. Ее трясло, как моего папочку с похмелья. Она ничего не могла толком объяснить, что-то бормотала несвязное, а что – не разобрать. Я, недолго думая, увела ее в ленинскую комнату на третьем этаже. Шутова не сопротивлялась, была как замороженная. Куда бы я ее ни повела, туда бы она и пошла.

Я усадила ее за стол, принесла стакан воды, намочила полотенце, обтерла ей лицо, стала расспрашивать. Оказывается, в этот день все ее соседки по комнате уехали ночевать к знакомым – договариваться, кто, где и как будет встречать Новый год. Шутова осталась одна. К ней зашел Пуантье и изнасиловал ее. Она проплакала весь вечер и решила его убить. Взяла нож, пошла к мужскому туалету – дожидаться, когда Пуантье спустится вниз.

Ее рассказ был похож на бред сумасшедшего, но я-то видела ее с ножом в руках! Понятно, что у девочки от стресса крыша поехала и она потеряла чувство реальности. Спрашивается, кто сказал, что Пуантье этой ночью захочет в туалет? А орудие убийства? Жан-Пьер был здоровый мужик. Он бы одним щелчком Шутову убил. Она бы даже своим ножичком взмахнуть не успела. Короче, я просидела с ней почти до утра, успокоила ее, дала выговориться. На другой день ее куда-то увезла Марина Грачева. После Нового года Шутова была в норме. Она вызвала меня на разговор и попросила оставить этот случай в тайне.

– Это все? – усомнился я. – Почему она не стала заявлять в милицию? Иностранец он или не иностранец, советских девушек насиловать никому не позволено.

– Понимаешь, в чем дело: я до конца не уверена, что Пуантье изнасиловал ее в прямом смысле слова. Он мог завалить Шутову на кровать, закрыть ей рот ладонью, начать целовать, срывать с нее одежду. У Иры наступило временное помутнение рассудка. Пуантье испугался, ушел. Она решила отомстить, взялась за нож. Поверь, в добром здравии ни одна девушка, даже сильно пьяная, разгуливать по общежитию в одной ночной рубашке не будет. Это верх неприличия, вызов обществу.

– Согласен. В ночнушке никто из комнаты не выйдет. Теперь объясни поворот в этой истории: Шутову хотел изнасиловать или изнасиловал Пуантье, а ты предъявила этот случай Самуэлю? Почему? Он-то тут при чем? Или он тоже Шутову домогался? Не получилось с тобой, переключился на нее?

– Всплеск эмоций! Пьянящее чувство свободы. До перевода на заочное отделение я была ученицей, обязанной соблюдать все предписанные руководством техникума запреты. «Не ходи на пятый этаж! Не оставайся в комнате с мужчиной-иностранцем один на один! Не носи обтягивающие джинсы, не провоцируй мужчин на необдуманные поступки!» Одни запреты и табу. После перевода на заочное отделение меня охватила эйфория, ни с чем не сравнимое чувство свободы. Я выбрала время, пришла в общежитие. Поднялась в комнату к Самуэлю, попросила его соседа оставить нас вдвоем. Он стал объяснять, что действовал из лучших побуждений, что мой отъезд в Африку был бы грандиозной ошибкой, что Моро мне не пара.