Черное солнце

Мимо нас матросы пронесли какую-то небольшую железную штуковину с заушинами, за которой тянулся спусковой конец. Вскоре раздался всплеск, и пеньковый канат, закрепленный на чугунной болванке, стал, змеясь по палубе, быстро уходить за борт.

…На глубине первых десяти метров я почувствовала небольшую боль в ушах и привычным движением продула нос и продолжила спуск. Гидрокостюм все плотнее обжимал тело. Я бросила взгляд на глубиномер – пятнадцать метров. Стало значительно светлее, ровное песчаное дно великолепно отражало солнечные лучи. Егор бесшумно двигался чуть левее. Сначала я увидела на желтом фоне дна хвостовое оперение. Мелькнула мысль о затонувшем самолете. Но, приблизившись, я поняла: под нами слегка покрытая ржавчиной и чуть занесенная песком, окруженная россыпью темной гальки и небольших валунов, нечетко выступая из зеленоватого сумрака, лежала на ровном киле огромная (а на глубине все предметы кажутся несколько больше) гитлеровская субмарина. Она притаилась на песке, словно большая хищная рыбина, поджидающая свою жертву много лет среди ледяного безмолвия Арктики. На ее характерной формы бочкообразной рубке, окруженной чуть провисшими леерами, торчала вверх небольшая пушка. Егор знаком показал нам, что можно спуститься ниже. Видимость не превышала и пяти метров. Подойдя вплотную к морской хищнице, я сразу увидела обрывки маскировочной сети, местами сохранившейся на огромном и абсолютно целом, без единого повреждения, рыжем от коррозии корпусе. Мы медленно осмотрели субмарину со всех сторон и подплыли к корме. Егор провел рукой в перчатках по выпуклым крышкам кормовых торпедных аппаратов, и я сразу увидела широкий сварной шов по всему диаметру. Сделав несколько снимков, я еще раз проплыла над рубкой и вернулась к Егору, который дал команду на всплытие.

Забравшись на откидную площадку, удобно расположенную на корме гидрографического судна, мы с удовольствием скинули кислородные баллоны и тяжелые пояса со свинцовыми кубиками груза, после чего расслабленно опустились на палубу.

– Встречаемся в кают-компании, – поднявшись и бросив взгляд на часы, приказал Егор, – давайте в темпе. Я думаю, двадцати минут вам достаточно, чтобы привести себя в порядок?

Это уже относилось ко мне. Я кивнула и побрела в кубрик. Первым делом я расстегнула силиконовый ремешок и сняла с руки глубиномер, компас и часы – «все в одном флаконе», скинула утепленные резиновые сапожки и с наслаждением стянула неприятно холодный гидрокостюм. Оставшись в одном шерстяном водолазном белье, прошла в душевую кабину и врубила на полную мощность горячую воду. Скинула приятно покалывающие замерзшее тело шерстяные кальсоны и рубаху, переступила порожек поддона и встала под упругие струи горячей обжигающей воды. Постепенно я согрелась и, поборов в себе огромное желание поплескаться еще, с сожалением вышла из ванной.

Через десять минут я поднялась наверх, где в уютной кают-компании уже собралась вся команда.

– Ну, что будем делать? – поинтересовался Егор. – Лодка абсолютно целая, лежит на грунте на ровном киле, все отверстия заварены экипажем. К тому же по всему корпусу сохранились остатки маскировочной сети. Ясно, что субмарина законсервирована экипажем и оставлена им до лучших времен.

– При этом признаки минирования полностью отсутствуют, – продолжил прилетевший с Егором и нырявший с нами молоденький старший лейтенант с красивой фамилией Белосветов.

– Мне тоже думается, что это не та подлодка, – взяла я на себя смелость высказаться, – поскольку, если бы на этом судне был наш груз, немцы ни при каких обстоятельствах не оставили бы его просто так, да еще на мелководье. Странно, что до сих пор ее никто не обнаружил.

– Да, прямо скажем, лодочка лежит на самом виду. Это говорит о том, что экипаж рассчитывал вернуться в самом скором времени. Ладно, пойду доложу Тарасову, пускай он сам принимает окончательное решение. В принципе, мин там нет, так что для очистки совести можно было бы и вскрыть эту консервную банку. Благо оборудования навалом, – поднялся Егор и, махнув рукой, направился на капитанский мостик.

– Подожди, я с тобой, – подскочила я, – мне тоже Тарасов нужен, на пару слов.

Пока Егор по спутниковому телефону докладывал обстановку, я стояла, прижавшись лбом к холодному выпуклому стеклу капитанского мостика, и смотрела на серое унылое море, по которому до самого горизонта были разбросаны белоснежные плавучие льдины, напоминающие облака на темном, начинающем хмуриться небе.

– Наташка, – позвал меня Егор, – ты будешь разговаривать с генералом?

Я взяла массивную трубку:

– Товарищ генерал, это Ростова. Я здесь вспомнила очень важную деталь. Отправьте кого-нибудь из наших сотрудников на Котельническую набережную, там в квартире Веретенниковой, слева от входа в гостиную, в серой рамке на стене висит картина. Пускай сделают копию. И срочно отдайте ее экспертам. Мне кажется, что Блюмкин оставил нам важное послание.

– Ты какого Блюмкина имеешь в виду? Мужа Веретенниковой или того самого?

– Того самого, который Яков, – ответила я.