Черное солнце

Выпили. Помолчали. Стало заметно холоднее. Егор встал и подбросил в костер плавника. Пламя весело взметнулось вверх.

– Началась эта история в Смоленске, еще в 1941 году. Я тогда совсем молодым лейтенантом был, командовал взводом НКВД. Мы городской вокзал удерживали, что в южной части города. Немец наступал, почитай, беспрерывно, не давая нам передышки. Восемь атак мы отбили, вокзал в руинах, от роты человек пятнадцать осталось. И вот на девятой контузило меня. Очнулся среди погибших товарищей, а кругом немцы. Отлежался до темноты, потихоньку выбрался из города и подался в леса. А на второй день мне повезло – на партизан наткнулся. Действовал в тех краях отряд, «Дед» назывался. Оклемался я только дней через десять. Командир наш, Харитоныч, в разведку меня определил. И вот пошли мы в поиск, а на окраине города напоролись на головорезов из зондеркоманды СС. В общем, приняли бой. Трое нас было. Через несколько минут остался я опять один. Последний патрон не оставил, в фашистов выпустил. И спеленали они меня как котенка.

– Не успели застрелиться? – спросил Белосветов.

– Да нет. Жизни себя лишить – дело нехитрое. Задание я еще одно секретное имел. Разведка эта так, для отвода глаз была. Мы сами эту зондеркоманду искали. Так что не застрелиться, а живым к ним попасть – вот какая задача была. Дело в том, что примерно через неделю после того, как я в отряд попал, начальник мой непосредственный еще по Смоленскому НКВД на отряд вышел, с медсестрой молоденькой и несколькими бойцами. Вообще-то окруженцев тогда много к нам выходило. Так вот, полковник этот, или майор НКВД, что тогда было одно и то же, поставил мне задачу: сдаться немцам и выдать «особо секретную информацию». «Мульку», значит. Только попасть в плен следовало как бы случайно. Нужно было, чтобы немцы во что бы то ни стало в эту дезинформацию поверили. На допросах я выложил немцам все, как было задумано. Не сразу, конечно. Покочевряжился несколько дней для правдоподобности. Хоть и хитрые они, черти, но, как вскоре выяснилось, все же поверили мне. А еще через неделю отправили немцы меня под охраной на аэродром, в Берлин лететь. Вылетели, но самолет наши зенитчики сбили. Совершили аварийную посадку на поле. Тут уж я не оплошал, вырубил летчиков и дал деру. Перешел линию фронта и докладываю: – так, мол, и так – задание выполнено. А в Особом отделе спрашивают: «Какое задание?» Я доложил как положено. Связались они с партизанским отрядом, а там понятия не имеют, о каком таком секретном задании я толкую. Я говорю: «Полковника спросите». А из отряда сообщают: «Погиб ваш полковник в ночном бою». Помутузили меня еще маленько особисты и на заседание ОСО, или «тройки», бросили, так тогда военный трибунал назывался. Там приговор в течение двух минут – расстрел. Вывели на задний двор, конвой уже в шеренгу с винтовками наизготовку стоит, а тут генерал, не помню его фамилию, приехал. Посмотрел на это все, а обстановка на фронте сами знаете какая была. В общем, приговор изменили и отправили меня в штрафбат.

– Ну ты, батя, даешь, – проговорил Егор и протянул рыбаку кружку.

– А что? Все нормально, все правильно. Время, сынки, такое было. Иначе никак нельзя. Оказался я со своим штрафбатом под Волоколамском. Метель, холод, горячую жратву три дня не подвозили. Оно и понятно, кто с нами, врагами народа, считаться будет. Впереди нас высотка, за высоткой деревня, и приказ – взять все это хозяйство немедленно. Пошли в атаку, а на высотке одних пулеметов штук пять. Залегли, немец лупит очередями, да так, что головы не поднять. Ракеты в небо пускает, видно все как днем. А мы лежим на белом снегу в своих черных ватниках и подыхаем по очереди. Рядом со мной кореш залег, Виталька Скороходов, бывший капитан. Шепчет мне на ухо, что, если сейчас не встанем и не пойдем в атаку, всем хана – перебьют как зайцев. Я киваю, мол, согласен. А он мне: «Поднимаемся на раз-два». Встали мы и броском вперед. Оглянулся я уже на высоте. Наши, все как один, в атаку бросились. Ворвались на высоту, сшибли немцев и, не останавливаясь, погнали их до деревни. На окраине до рукопашной дошло. Вот тут меня в грудь и достала пуля немецкая.

– Вас должны были реабилитировать как искупившего свою вину кровью, – авторитетно заметил Белосветов.