Черное солнце

– Тогда непонятно, почему Хоффман не забрал с собой манускрипт со стены? – спросил Суходольский.

– Забрать этот манускрипт – значило бы навести КГБ СССР на верный след. И Хоффман сразу это понял. Скорее всего, просто сфотографировал картинку. Для него это было достаточно. Таким образом, обстановка в квартире осталась нетронутой. И никому в голову не пришло, что все дело в старой и забытой всеми папке с непонятными тибетскими рисунками, – ответил генерал.

– Но ведь немцы в свое время привезли с Тибета такие же манускрипты? Зачем тогда им понадобились манускрипты Блюмкина? – в свою очередь удивилась я.

– Ну, во-первых, доступа у таких, в общем-то рядовых, сотрудников, как Хоффман, к документам высшей степени секретности, какими являются секретные отчеты «Аненербе», скорее всего, не было. А во-вторых, повторяю, нацисты заявились к Веретенниковой вовсе не за манускриптами, а выяснить место захоронки груза. Поскольку им было известно, что Елена во время войны работала на Шварца, который, вероятно, убедил Геринга в том, что знает о местоположении сокровищ.

– Но ведь самый важный груз, я имею в виду вагон с драгоценностями, был и так уже в руках у немцев, – не поняла я.

– Да, у немцев. Только вот Геринг неожиданно повел свою игру. И кроме него никто не знал, где содержимое того почтового вагона. И, вероятно, только после войны Хоффман выяснил, что ценности либо остались в смоленских лесах, либо уплыли в неизвестном направлении на одной из субмарин Деница. Вот чтобы проверить первый вариант, они и завалились к Веретенниковой. А получилось так, что помимо информации о месте захоронения груза им достались еще и манускрипты. Таким образом, карта возможного пути следования субмарины у него была. А то, что лодка вышла из Киля с шестью ящиками ценного груза на борту, ему было, скорее всего, известно и раньше. Нельзя забывать, что Хоффман был очень близок к Герингу. Какой-то, пусть неполной, информацией он, бесспорно, владел. А дальше все просто. Алекс Шторм лежал в больнице и о манускриптах, похищенных из квартиры Блюмкина, не знал. А Хоффман ему, как мы видим из дальнейшего развития событий, ничего не сказал, ограничившись, видимо, только информацией о месте захоронения в смоленском лесном массиве. Вот поэтому его и не было с Алексом Штормом во время проведения вами первого этапа операции. Пока Шторм вместе с вами копался в лесу, Хоффман наведался к Шварцу-младшему и, застрелив его, вероятно чтобы окончательно обрубить все концы, бросил все силы на поиски субмарины.

– А что произошло с подлодкой? На вид она выглядела совершенно целой. И что случилось с командой? – спросил Егор.

– Кстати, о субмарине. Специалисты осмотрели подводное судно и сделали вывод, что у подлодки произошла так называемая заклинка горизонтальных рулей глубины. Причем, что бывает чрезвычайно редко, одновременно и носовых, и кормовых. Скорее всего, из-за сильного обледенения корпуса субмарины. А экипаж, судя по открытой крышке одного из носовых торпедных аппаратов, после безуспешных попыток исправить поломку покинул лодку. На борту остались только двое, до конца выполнявшие свой долг. Их останки и обнаружила Ростова в первом кормовом отсеке. Кстати, по выбитым на медальонах данным через посольство Германии нами были найдены и оповещены родственники погибших немецких подводников.

А тех, кто покинул лодку, скорее всего, подводная река протащила по подземному туннелю и выбросила в море Лаптевых. Может, кто-то и добрался до острова Большевик, но это маловероятно. Бедолаг должно было течением выбросить на берег в районе известной вам пограничной заставы.

– Товарищ генерал, а что там все-таки было? – не вытерпела я.

– Как я понимаю, вы томитесь вопросом: «А что же было в тех самых шести злополучных ящиках?» – перебил генерал, в который раз поразив меня своей проницательностью.

– Хотелось бы, – усмехнулась я, – после всего, что нам пришлось пережить.

– Ну что же, вы действительно имеете на это право, – генерал встал, подошел к секретеру и достал пачку фотографий, – держи, Ростова, любуйся. Надеюсь, в скором времени вся эта красота займет свое законное место в экспозиции Государственного исторического музея.

Я внимательно рассматривала великолепные цветные снимки, мгновенно узнавая на них предметы из описи Геринга, восстановленной нашими экспертами по отпечаткам, сохранившимся на ленте от пишущей машинки, изъятой немцами из кабинета Галиева в июле 1941 года. От красоты творений старых мастеров, честно говоря, у меня перехватило дыхание. От трепетного созерцания произведений искусства меня отвлек вопрос Суходольского, ответ на который мучил меня последнее время:

– А интересно, почему, прожив столько лет в законном браке, Веретенникова так и не рассказала мужу о том, чем занималась во время войны? Ни разу не показала ему свои заслуженные ордена? И откуда в тайнике у Веретенниковой оказался слиток золота? – поинтересовался задумчиво Суходольский.