Черное солнце

В последний погожий денек перед выходом на службу мы всей командой решили завалиться к Тарасову на дачу. Октябрь в этом году выдался по-летнему теплый. Валентиновка стояла, как всегда, в убранстве величественных корабельных сосен, сочную зелень которых чувственно обрамляла золотая роспись кленов и лип. Солнце пригревало совсем по-летнему. И мы, утеплившись было утром, с нескрываемым наслаждением скинули куртки, свалив их в необъятный багажник Мишкиного «Лендровера».

Генерал встретил нас как радушный хозяин, хотя и ворчал немного по-стариковски как на прекрасную погоду, так и на пробки на дорогах.

Вскоре весело затрещал мангал, и мы наконец расселись за большим круглым столом на застекленной террасе старого бревенчатого дома.

– Товарищи офицеры, – поднял первый тост генерал, – первым делом хочу поблагодарить вас за службу. Но прежде чем поставить в этой, без преувеличения сказать, запутанной и опасной операции точку и вручить вам заслуженные награды, я позволю себе прояснить для вас некоторые моменты, оставшиеся за кулисами всей этой истории. – Генерал выпил и, крякнув от удовольствия, продолжил: – Так вот, три дня назад на участке известной вам заставы, – генерал хитро подмигнул мне, – выбросило на берег тела трех аквалангистов. Они в точности, по словам гидрографов, повторили путь спасательного плота со свеженьким покойником, который оказался в расположении заставы капитана Омулева. Два из них абсолютно никакого интереса для нас не представляют, а вот третий, – генерал выдержал эффектную паузу, – по данным посмертной дактилоскопии, оказался неким Дитером Хоффманом, оберштурмбаннфюрером СС, лицом, кстати, весьма и весьма приближенным в свое время к Герману Герингу. Этакий высокопоставленный офицер для особых поручений. Он безуспешно разыскивался как военный преступник с мая 1945 года и по сей день полициями Польши, Германии, США, Израиля, России и даже бывшей Чехословакии. Последний раз его видели в Берлине осенью 1944 года. А в Москву он прилетел по документам Курта Краузе, под этим именем он и проживал последнее время в Эквадоре. Так вот, вам будет интересно узнать, что полученные с его трупа отпечатки пальцев полностью соответствуют тем, которые зафиксированы на месте убийства Веретенниковой, а также на наградном пистолете системы вальтер, обнаруженном вами на катере преступников. Таким образом, мы можем с большой долей вероятности воссоздать произошедшее 23 мая 1974 года в квартире № 5-бис, в доме № 1 по Котельнической набережной.

Итак, примерно в 11 часов утра в квартире Веретенниковой раздался звонок. Та поспешила открыть дверь, впустив в квартиру двоих. Это, как вы уже поняли, Дитер Хоффман и сотрудник германского посольства Карл Вассерман. Трудно представить, конечно, что испытала женщина, увидев призраков из прошлого, но самообладания опытная разведчица явно не потеряла. Допрос, вероятно, вел Вассерман, поскольку именно он и остался навсегда лежать в той квартире. Следует отметить, пришли они к ней исключительно как к подельнице Шварца. И, естественно, оба понятия не имели, кто такая на самом деле Веретенникова. Так вот, Шварц в свое время был тоже, как и Хоффман, человеком Геринга. Они, бесспорно, спрашивали о грузе. Веретенникова приняла правила игры и выдала им место захоронения архива Смоленского горкома. Так как знала, что захоронка эта – ложная. На ее беду, Хоффман увидел манускрипт, висевший на стене, и понял, что женщину придется убрать, чтобы завладеть тибетскими документами. Но Веретенникова, очевидно, что-то почувствовала. Поэтому успела достать пистолет и застрелить Вассермана. Сама же она погибла от рук Хоффмана. Он не сразу покинул квартиру, а, как выяснилось, забрал с собой кожаную папку с оригиналами бесценных тибетских манускриптов, которые достались мужу Веретенниковой по наследству от его боевого отца Якова Блюмкина.

– Почему же профессор, вернувшись из Швейцарии, утверждал, что в квартире ничего не пропало? – напомнил Суходольский.

– Действительно, в материалах следствия зафиксирован этот факт, – невозмутимо согласился генерал, – вот только следователь, снимавший с профессора показания, понятия не имел о том, что профессор Блюмкин – не кто иной, как сын пламенного революционера Якова Блюмкина и машинистки ОГПУ Елизаветы Мироновой. Яков и сам, скорее всего, не знал, что от этой случайной связи у него родился сын. Но, как бы там ни было, когда для него запахло жареным и перед тем, как принять решение рвануть за кордон, Блюмкин пришел к Мироновой и оставил ей на вечное, так сказать, хранение эту самую папку с манускриптами. Потом, как известно, последовали арест и расстрел. А Елизавета дала сыну свою фамилию, я так полагаю, побоявшись за жизнь ребенка и за свою собственную. Таким образом, ни одна душа не знала, где искать эту заветную папку. Блюмкин взял фамилию отца только в 1956 году, когда регистрировал брак с Веретенниковой. Он, скорее всего, сам все это время понятия не имел, что за папка столько лет пылится у него в шкафу.