Черное Солнце

– Да, думаю, теперь это очевидно. Пааде и Иди тоже участвовали в нашем заговоре, но больше всего ей нужен был я – тот, кто обладал даром читать по звездам, обученный жрец, который понимал движение небес. Стыдно признаться, что мне доставляло удовольствие занимать место моего кузена и его богатства в ее иерархии, но это было так.

– Так что же случилось? – Он был очарован историей Поваге, историей его создания, историей его происхождения.

– Нам все еще нужен был сосуд, способный вместить бога. Сосуд, который отвечал бы некоторым очень специфическим и мистическим требованиям, которые Балам нашел в древней глифической книге, но у Саайи был готов ответ и на это.

– Который оказался?..

– Тобой, – сказал он. – Я предсказал, где и в каком месте Бог-Ворон в следующий раз будет на вершине своего могущества, Балам предоставил средства для доставки сюда твоей матери, а Пааде и Иди обещали помочь ей всем, чем смогут. Она заставила нас всех принести клятвы на крови под безлунным небом. Для твоего бога нет более могущественных уз.

– А мой отец? Какую роль он сыграл во всем этом? Он знал? – Серапио все еще не мог себе этого представить. Он знал, что отец когда-то любил его, но так и не оправился после поступка его матери и больше не признавал Серапио. Услышав, как Поваге описывает его мать, юноша задумался: а что, если проблема Маркала не в том, что его сын ослеп, а в том, что он слишком сильно напоминает отцу его потерянную жену.

В голосе Поваге зазвучали извиняющиеся нотки:

– Маркал был просто первым попавшимся обреги, подходящим для оплодотворения Саайи. Достаточно богатым, чтобы содержать ее в комфорте, достаточно добрым, чтобы защитить ее сына, когда он родится. Твой отец был лишь средством для достижения цели.

Серапио недовольно поджал губы. Пусть он и не любил отца, а по большей части и ненавидел его и его снисходительность, но слышать, как о нем говорят как о дураке, а о матери как о бессердечной искусительнице, было неприятно. Он задумался, сколько в рассказе Поваге было выдумки и сколько правды.

– Твоя мать была очень красивой. – Голос Поваге стал мечтательным от воспоминаний. – Могущественной. Она обжигала своей свирепостью, Серапио. Она сметала людей одним своим присутствием. Ей было невозможно отказать в том, что она хотела, а хотела она тебя.

– Не меня, – возразил Серапио, вспомнив недавние слова Поваге. Сосуд.

Его новый наставник на мгновение замолчал.

– Ты хочешь, чтобы я заверил тебя, что она любила тебя, – тихо и незлобиво сказал он, – но я не могу. Саайя, которую я знал, была практичной, настроенной на месть, и только на месть.

– Я знаю, она любила меня, – с вызовом бросил Серапио, вспомнив, как мать касалась его щеки, волос, какая любовь была в ее глазах, когда она выкрасила ему зубы в тот первый раз, когда наносила ему хааханы. – Какой бы изначально ни была цель моей матери, я знаю, что в конце концов она меня полюбила.

Взгляд Поваге стал настолько тяжелым, что его вес почти чувствовался. И больше всего это походило на жалость. Серапио это не нравилось.

– Ее смерть говорит об обратном. В конце концов, именно она была человеческой жертвой. Последним звеном в заклятьи. Хотя… – Голос Поваге звучал задумчиво. – Возможно, именно любовь к тебе сделала ее чары такими действенными, Одо Седох.

– Одо Седох. – Серапио повторил незнакомые слова, и ветер подхватил их, швырнул сквозь ветви деревьев, и вороны закричали, словно вторя ему в ответ, и все его тело словно распахнулось.

Стоило словам сорваться с его губ, конечности содрогнулись, а сила сотрясла его кости. Холод, замораживая кровь, вспыхнул в нем. Кожа пыталась растянуться, прорваться, высвободить тень, скорчившуюся внутри. Он открыл рот, чтобы закричать, но не смог произнести ни слова. По щекам бежали слезы изо льда. И он упал, вновь и вновь пытаясь подняться.

Слабо, через невнятный шум в ушах, он услышал горестный вскрик Поваге, увидел протянувшуюся к нему руку и оттолкнул ее.

– Не. Трогай, – выдавил он. – Холодно. И… – Он задохнулся, пытаясь понять, постичь, что происходит: – К-к-к-крылья?

Ощущение было именно такое, словно из тела грозили вырваться крылья, словно человеческая форма была готова разбиться, чтобы освободить место для чего-то совершенно другого.

– Выпей это. – Голос Поваге был далеким, но настойчивым. Паникующим. Он поднес к губам Серапио какой-то пузырек. – Выпей, Серапио. Сей-час же!

Он с трудом раздвинул плотно сжатые губы и позволил старому жрецу влить напиток ему в горло. Он узнал вкус, даже спустя столько времени. Тот же напиток, что дала ему мать в ночь затмения. Бледно-молочный яд. Он судорожно сглотнул, и Поваге влил еще.

Постепенно дрожь утихла, кожа и мускулы успокоились, кровь согрелась до нормального состояния. Серапио, тяжело дыша, лежал на боку в промерзающей траве, и потрясение прокатывалось по его телу, как грохот снежной лавины, сползающей с горы.

– Что они значат? – наконец сказал он, задыхаясь. – Эти слова. Что они значат?

Голос Поваге звучал благоговейно и настороженно.