Черное Солнце. За что убивают Учителей (СИ)

Эпоха Красного Солнца. Год 281. Сезон малых холодов

Воздух по-прежнему холоден

Ром-Белиат. Красная цитадель

*черной тушью*

Когда на следующий вечер он был наконец приглашен на аудиенцию в господскую башню, ширмы из затканного пионами пурпурного шелка были установлены перед Учителем.

Эти изящные стрельчатые ширмы для разговора с августейшей персоной нередко использовались для аудиенций: на Великого Иерофанта, словно на солнце, запрещалось смотреть прямо. Полупрозрачная газовая ткань служила тончайшей преградой для недозволенных взглядов, сохраняя комфорт для обеих сторон переговоров. Впрочем, Учитель не имел обыкновения отгораживаться от своих учеников, а потому Элиар невольно напрягся, раздумывая, не пророчит ли ему подобное отстранение немилость наставника, которой он с некоторых пор страшился едва ли не больше самой смерти.

В круглой комнате-шкатулке было восемь высоких узких окон. В эту самую минуту свет звезд и месяца не проникал в них, встречая непреодолимую преграду в виде тяжелых портьер, на каждой из которых была изображена целая тканая картина, — масштабная сцена из истории Первой и Второй эпох Лианора. Бесконечные битвы Первородных и защитников Материка — кармином и киноварью на сияющем золотом фоне.

Разглядывая искусно вышитые красной нитью пионы, кочевник мысленно вздохнул. Разве мог предположить гордый сын вождя Степных Волков, что с ним будут обращаться подобным образом? Что он добровольно позволит унижать себя, не оказывая никакого сопротивления? Что для него вообще перестанет существовать понятие унижения — останется только понятие кары, которую он, несомненно, заслуживал, если так говорил Учитель?

Прошло семь лет насыщенной событиями жизни в храме Закатного Солнца — и всё это стало его повседневной реальностью.

Оказалось, ко всему на свете можно привыкнуть, и довольно быстро. Привыкнуть даже к рабскому клейму на горле, к формальному отсутствию свободы. Конечно, теперь мало кто в Ром-Белиате способен похвастаться могуществом и положением в обществе, превосходящим его собственное. Пожалуй, таких высокопоставленных людей можно перечесть по пальцам одной руки. Но всё же для этого надменного, жестокого, пресыщенного поклонением человека он навсегда останется маленьким ручным зверенышем, экзотическим мальчиком с юга, которого Великий Иерофант подобрал в степной пыли и позволил спать на золоте — до тех пор, конечно, пока мессиру это угодно. А потому следовало смиренно склонять пред Красным Фениксом голову, жить в его неволе и почти не вспоминать прошлое, чтобы то не растревожило ненароком сердце. Послушно принимать награды и наказания, и всё прочее, что Учитель пожелает ему дать.

Сквозь переливы блестящего шелка Элиар наблюдал за действиями Великого Иерофанта. Было в них нечто завораживающее, почти магнетическое… то же самое, верно, что принуждает кролика неотрывно следить за удавом. Воздушная ткань не заслоняла наставника полностью, лишь приглушала цвета и чуть размывала силуэт, заставляя всматриваться в лёгкие абрисы знакомого профиля еще тщательнее, с еще большим вниманием.

В каждом жесте Первородного дышала скрытая сила, природа которой была иной, нежели у других жрецов. Всё потому, что кровь Учителя — священный красный лотос, символ нового благословения небожителей. После падения Лианора один только Красный Феникс был носителем этого благословения, мастером истинного цвета, связующим звеном между небом и землей.

А потому, как бы ни были они сейчас близки, их разделяла не ширма, а пропасть. Стратилат знал своё место. Он смотрел на кружевную вуаль и молчал, ожидая позволения заговорить. Мессир Элирий Лестер Лар также безмолвствовал. Наконец, вальяжно поднявшись из кресла, Учитель вышел из-за разделявшей их преграды. В этот поздний час Совершенный был не в титульных одеждах Великого Иерофанта, не в мантии верховного жреца, а в легкой накидке густого винного цвета. В таком неофициальном наряде мессира не полагалось видеть никому, и именно это обстоятельство могло послужить причиной установки ширмы.

Элиар едва удержал вздох облегчения.

— Ты уже познакомился с новой моей ученицей? — Учитель небрежно повел глазами, едва скользнув взглядом по визитеру. — Она переживает, будто ты невзлюбил ее. Это правда?

О, более чем. Хотелось бы, чтобы и дальше их встречи ограничились редкими и сугубо случайными столкновениями.

— Да, ваша светлость, — памятуя об этикете, Красный Волк склонился и замер в почтительном поклоне. — Простите, но для младшей ученицы она слишком дерзка и остра на язык.

— Вот как? — с легкой прохладцей в голосе удивился этой откровенности Первородный. Впрочем, давно пора было привыкнуть: природная грубость дикарей и восхитительная чувственность воспитания Совершенных сплавились в сердце его воспитанника в диковинный узор. — А мне казалось, Ивица очень мила. Верно, ты совсем не разбираешься в смехе, волчонок, — не можешь понять, смеются с тобой или над тобой.