Черноглазая блондинка

Завернув за угол дома и приблизившись к оранжерее, я услышал звуки рояля и остановился, прислушиваясь. Шопен, догадался я, но, наверное, ошибся — для меня всё на рояле звучит как Шопен. Музыка, почти неслышная с такого расстояния, казалась душераздирающе прекрасной, и, ну, или просто душераздирающей. Представь себе, подумал я, что такие звуки можно извлекать из большого черного ящика, сделанного из дерева, слоновой кости и натянутой проволоки.

Французские двери, ведущие в оранжерею, были заперты, но я воспользовался надёжной штуковиной со своей связки ключей и через несколько секунд оказался внутри.

Я пошёл на звук музыки. В полумраке я пересек комнату, которую помнил как гостиную, и прошёл по короткому, покрытому ковром коридору, в конце которого была закрытая дверь, ведущая, как я понял, в музыкальную комнату. Я крался вперёд стараясь не издавать ни звука, но был всё ещё был в добрых пяти ярдах от двери, когда музыка оборвалась на середине фразы. Я тоже остановился и прислушался, но ничего не услышал, кроме ровного, низкого жужжания неисправной лампочки в высокой лампе рядом со мной. Чего же я ждал? Ожидал ли я, что дверь распахнется и толпа любителей музыки хлынет наружу, затащит меня внутрь и усадит в первый ряд?

Я не стал стучать, просто повернул ручку, толкнул дверь и вошёл.

Клэр сидела за роялем. Когда я вошёл, она закрыла крышку и повернулась боком на табурете, чтобы взглянуть на меня. Должно быть, она услышала меня в коридоре. Её лицо ничего не выражало; казалось, она даже не удивилась моему неожиданному появлению. На ней было длинное, до пола, тёмно-синее платье с высоким воротом. Её волосы были заколоты наверх, на ней были серьги и ожерелье из маленьких белых бриллиантов. Она выглядела так, словно оделась для концерта. А где же её зрители?

— Привет, Клэр, — сказал я. — Не позволяйте мне прервать музыку.

Шторы перед двумя высокими окнами в стене позади пианино были задёрнуты. Единственным источником света в комнате была большая медная лампа, стоявшая на крышке рояля. У неё был шар из белого стекла, а основание было отлито в форме львиного когтя. Мать Клэр решила бы, что это последнее слово в дизайне. Вокруг него было расставлено несколько десятков фотографий в серебряных рамках разного размера. На одной из них я узнал Клэр — молодую девушку с цветочной диадемой в коротких светлых волосах.

Теперь она встала, шёлк ее платья издал слабый, ломкий шорох; это был тот женский звук, который всегда заставляет сердце мужчины биться быстрее, независимо от обстоятельств. Её лицо по-прежнему ничего не выражало из того, что она чувствовала.

— Я не слышала вашей машины, — сказала она. — Возможно, играла слишком громко.

— Я оставил её у ворот, — сказал я.

— Да, но обычно я слышу, когда где-нибудь поблизости останавливается машина.

— Значит, всё дело в музыке.

— Да. Я отвлеклась.

Мы стояли, разделенные пятнадцатью футами пола, и беспомощно смотрели друг на друга. Я не знал, насколько это будет тяжело. Шляпу я держал в руке.

— Где он? — спросил я.

Она расправила плечи и подняла голову, её ноздри раздулись, как будто я сказал что-то оскорбительное.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила она.

— Вы сами мне сказали. По телефону.

Она нахмурилась, наморщив лоб.

— Неужели?

— Да, это так.

Её мысли, казалось, были где-то в другом месте; она была отвлечена, это точно. Когда она заговорила снова, её голос стал неестественно громким, как будто она хотела, чтобы его услышали.

— Что вам от нас нужно?

— Знаешь, что? — сказал я. — Теперь, когда ты спрашиваешь, я не совсем уверен. Наверное, я думал, что смогу кое-что прояснить, но теперь вдруг не могу вспомнить, что именно.

— У тебя был очень сердитый голос, когда ты звонил.

— Это потому, что так оно и было. Я и сейчас такой.

Её губы дрогнули в подобии улыбки:

— Ты этого не показываешь.

— Этому учат в школе детективов. Кажется, это называется «маскировка эмоций». У тебя и самой неплохо получается.

— Не хочешь сказать мне, из-за чего ты сердишься?

Я рассмеялся, или, во всяком случае, издал смешок, и покачал головой.

— Ах, милая, — сказал я, — с чего бы мне начать?

Слева от меня раздался какой-то звук, что-то вроде сдавленного бульканья, и когда я повернулся, чтобы посмотреть, откуда он доносится, то с удивлением увидел Ричарда Кавендиша, развалившегося на диване, спящего или отключившегося, я не мог сказать точно. Как же я не заметил его, когда вошёл в комнату? Тело на диване — это то, что я не должен был пропустить. Он лежал на спине, раскинув руки в стороны и широко расставив ноги. На нем были джинсы, блестящие ковбойские сапоги и клетчатая рубашка. Лицо его было серо-бледным, рот приоткрыт.

— Он явился сюда какое-то время тому назад, очень пьяный, — сказала Клэр. — Проспит несколько часов, а утром ничего и не вспомнит. Так часто случается. Я думаю, его привлекают звуки пианино, хотя музыка отталкивает его, так, по крайней мере, он любит мне говорить.

Она снова натянуто улыбнулась:

— Думаю, это как мотылёк и пламя.

— Не возражаешь, если я присяду? — спросил я. — Я немного устал.