Черного нет и не будет

– Да потому, что ты – не они!

– Нет, замолчи! Этими сладкими словечками ты и мертвого попугая заставишь икнуть!

– Фрида, ты меня с ума сведешь! Ты – не они, слышишь, mi amor? Ты не будешь матерью моих детей, ты останешься моим compañera[59]. Моей подругой. Ты – мои глаза. Дитя души моей.

– А я, ты не спросил, чего хочу я! Как же я, Диего, я?!

– Не плачь, Фридочка, моя славная девчушка.

– Знаешь, почему я плачу? Потому что в этой жизни, Диего, я пережила две ужасные катастрофы: первая – это трамвай. Вторая – день нашей встречи.

Помпейский красный

Глянцевый оттенок темно-красного, пористый.

Этим вечером Диего и Фрида приглашены на ужин к самому Генри Форду. Белые скатерти, изысканные вина, серебряные ножи, выстроенная в ряд прислуга и старушки-болтушки из верхов буржуазии. В Детройте чету Ривера встретил и повсюду за ними хвостиком ходил единственный сын Генри Форда, Эдсел. Он и предложил Ривере творить здесь, в Детройтском институте искусств. Создать фреску, воспевающую компанию «Форд Мотор», – значит создать фреску, прославляющую самого Форда. Идея Диего ужасно понравилась, он готов изобразить появление нового человека в век черной металлургии. Для работы ему предложили внутренний дворик: две стены, сверху выглядывает зеленая крыша, но Ривера хочет три – нет, четыре стены, он хочет расписать бескрайнее небо. Для начала он обошел все городские заводы и лаборатории, потом для своей mural написал двадцать семь подготовительных картин. Диего вышел за рамки бюджета, и Эдсел Форд, не мешкая, увеличивает сумму с 10 000 до 25 000 долларов.

На фоне индустриального пейзажа, усыпанного небоскребами, Фрида, разодетая в народные платья, выплескивает свое раздражение через картины, город ей совсем не нравится, она в ужасе от крайней нищеты и проезжающих по улицам люксовых автомобилей. Ей кажется, что она катается на одной и той же карусели: угомонить возбужденного мужа – дать ему отдохнуть – вести блокнот и отмечать в нем дни светских мероприятий, балов, где парочка отчасти выступает в роли шутов. Но Диего счастлив, как ребенок. Эмоции бьют через край. Заразившись от него, Фрида находит здесь радость.

Все просто.

Отправляясь к Фордам, она заметила, что Диего вырядился в смокинг из мира капиталистов. «Да, Фрида, но ведь коммунисты должны выглядеть так, будто принадлежат к верхам!» – возразил он ей. А потом кто-то попросит, чтобы его жена надела наряд индианки, и будет что обсудить, подумала Фрида.

За столом она, необычная гостья, сидит рядом с Генри Фордом.

– Где вы разместились? – спросила у Фриды дама средних лет с диадемой на голове, вот-вот прочтет лекцию по детройтским местам to be or not to be[60].

– В небольшом номере отеля «Уорделл», рядом с институтом. Но не скажу, что нас там радушно приняли.

– Какие-то неприятности?

– Да, там евреев не любят.

При слове «евреи» (Фрида говорит громко) повисает неприятная тишина, и поток поверхностных размеренных small talks[61] высокого качества прерывается. Слышно, как дышат гости. Стоит отметить, что Генри Форд прославился своими антисемитскими взглядами.

В Детройте Фрида представилась Кармен. Кармен – ее второе имя после Магдалены. А Фрида по счету лишь третье, хотя в семье ее всегда так звали. Frieda – вот как записано в свидетельстве о рождении, немецкое имя, произошло от слова, которое означает мир, Fried. Какое красивое слово, хотя и плохо сочетается с политической ситуацией после прихода к власти нацистов. В Германии президентские выборы в самом разгаре, и для Гинденбурга Адольф Гитлер представляет серьезную угрозу. И чтобы связь с немецкими корнями была не столько явна, Фрида сначала убрала букву е из имени, потом окрестила себя Кармен.

Над столом повисла оглушительная тишина. Никто не осмеливается сгладить неловкую ситуацию. В глубине души приглашенные надеются, что Форд ничего не услышал. Фрида поворачивается к старику Генри и спрашивает (все так же громко):

– Господин Форд, а вы еврей?

Всеобщее недоумение доходит до предела. Слышно не только как дышат, но и как по венам кровь течет. Приглашенные уставились в тарелки. Элегантный семидесятилетний мужчина поднимает на эту амазонку с неземными чертами лица свой прожигающий взгляд голубых глаз и начинает звонко хохотать, хотя не скажешь, что он на такое способен: небольшого роста, атлетичное тело, гордая осанка. Наконец Форд отвечает:

– Дорогая Кармен, а вы, по-моему, тоже рисуете? С радостью посмотрел бы на ваши работы.

– Да, понимаю вас, я же лучшая художница в мире.

– Ха-ха, я и не сомневаюсь. А что вы думаете о моих заводах?