Черного нет и не будет

Даже не попрощавшись с друзьями, парочка собрала чемоданы и направилась в Мехико. Насколько Фрида была счастлива уехать из Америки, настолько же Диего был подавлен. Она жалела лишь о том, что никогда больше не увидится с Лео. Фрида звонила ему, хотела встретиться тайком, но трубку никто не взял. Она мечтала отблагодарить его, своего doctorcito[52], за бесподобную интеллигентность, вручить ему на прощание подарок. Фрида нарисовала портрет Лео, но это ничто по сравнению с проявленной им заботой. Она писала его, думая об отце, решив для себя, что мужчины чем-то похожи. Фрида боялась: из-за того что она убежала, будто воровка, Лео разозлится на нее, перестанет любить. Ведь она, она любит его. Какая разница между дружбой и любовью? О любви говорят, если на то есть время. А потом забывают, уезжают, умирают.

Сафлоровый красный

Глубокий и текучий оттенок красного, живительный.

Фрида беременна.

Уже не первый раз. Через несколько месяцев после свадьбы ей пришлось сделать аборт. Это было в январе 1930 года, перед отъездом в Сан-Франциско. Молодожены жили в Куэрнаваке, популярном туристическом городе на юге Мексики, там Диего согласился написать фреску во дворце Кортеса, четырехсотлетнем здании невероятных размеров, забитом до отказа призраками de la Conquista[53]. Диего с восторгом ринулся в новый художественный штурм, он был очарован спонсором – не кем иным, как американским послом в Мексике, обворожительным ультракапиталистом мистером Морроу.

Хоть за несколько месяцев до этого Диего и осудил его, назвав воплощением американского империализма, они без труда договорились о создании mural, воспевающей Мексиканскую революцию, – а почему бы и нет.

В Куэрнаваке, во время его нескончаемой весны, Фрида наслаждалась последними мгновениями чудесного состояния всепоглощающей любви. В этом мире только они двое, измазанные краской, только они, и Фрида чувствует своим телом великого Риверу. Она также предвкушала спасительное бегство из Мексики, страны, в которой споры о политике и переутомление высосали из ее мужа все силы. Сначала Диего исключили из коммунистической партии – устроили целое шоу, истинное осуждение ереси. Его снова и снова обвиняли в одном и том же: расписывал общественные стены за счет буржуазного правительства, согласился стать директором Школы изящных искусств. Диего защищался, объясняя, что расписывает стены во имя mexicanismo – в нем и принятие своего прошлого, и национальная гордость мексиканца, и возвращение к культуре индейцев, но его не поняли. Он ведь был на службе у государства. Диего объяснял, что для него важнее социальное значение творчества, он пишет на благо масс, его фрески наполнены революционными идеями – их это тоже не убедило. Свободного электрона, мощного оратора Диего все сторонились. Партия также упрекала его в приверженности прогрессивным взглядам, продвигаемым в Школе изящных искусств: он хотел привить людям всеобщее образование, а это привело бы к тому, что к знаниям перестали бы относиться как к чему-то недостижимому.

Результат: исключен из Мексиканской коммунистической партии, вынужден оставить должность директора Школы изящных искусств.

Диего расстроен. Рассерженный великан.

Но тяжелее всего было принять предательство друзей. На глазах у всех Диего освистала безгранично верная партии Тина Модотти. И так она отблагодарила друга, который всего несколько месяцев назад, несмотря ни на что, поддержал ее, ошибочно обвиняемую в убийстве своего любовника Антонио Меллы. И днем и ночью Диего делал все возможное, чтобы оправдать ее, объяснял всем желающим: убийство совершили кубинцы.

Пуля прилетела в невероятно красивую голову Антонио, когда тот прогуливался по улице, взяв под руку Тину.

В Куэрнаваке Фрида целыми днями сидела рядом с мужем и наблюдала за тем, как он работает, делилась мнением по поводу рисунков, выбранных цветов, сюжета, его почерка, его метафор. Она подкидывала дрова в незатухающий костер разговоров любопытных поклонников. Ни капельки не обижаясь на щебетание за спиной, Диего просил Фриду приходить снова, любовался тем, как внимательно она следит за палитрой, и подчинялся гневным приказам своей молодой супруги: «Ну, Диего, и как у тебя хватило ума сделать лошадь Сапаты белой?!» Диего постоянно взывал к жене и в итоге обрел человека своего полета. Она поднялась до его высот, Фрида стала для него ориентиром. Да и она сама без боли в душе писала полотна. Портреты и автопортреты. Лица. Она вспоминает отца, что всю жизнь фотографировал Мексику – почему-то в его объектив редко попадали человеческие лица. Он говорил, что не любит делать снимки людей, для него это значит бросить вызов Богу и приукрасить то, что Он создал уродливым. А она, Фрида, не боялась красоты уродства и плевать хотела, стал ли кто-то красивее на ее полотнах или нет. Зато от своего отца она унаследовала недоверие к расплывчатости.