Чернокнижник (СИ)

Доктор, доктор… Ага, точно — варщик, по-моему, она меня с ним знакомила… Я вдруг вспомнил своего пса — почему-то показалось ужасно важным договориться с Таткой, чтобы присмотрела за ним, если что.

— Тат, я тебе про собаку свою говорил…

— Что? А… Ну. Собака, да. Тоже умерла?

— Типун тебе на язык. Живой он — я тут просто подумал: если меня тоже заметут, возьми его, ладно?

— А тебя за что? — удивилась Татка.

— Ну, мало ли, — уклончиво ответил я. — Найдется, за что.

— Хорошо, — без энтузиазма кивнула, длинный столбик пепла упал на ковер.

— У меня недавно глюк был странный, — начал я. Захотелось поделиться с ней: охранник, которого не было, никак не давал мне покоя.

— Че за глюк? — без интереса спросила Татка.

Я рассказал. Вроде бы слушала, несколько раз кивала, хмыкала. Потом сказала:

— Может, последний страж?

— Какой еще страж? — не понял я.

— Ну — последний страж твоей совести, — не улыбаясь пояснила она. — Ты ведь на дело шел? А он тебя, значит, не пускал… Да? Получается — страж…

— Да ну, брось, — поморщился я. Терпеть не мог затасканную бытовую мораль. Странно — раньше не замечал за Таткой тяги к нравоучениям. — Нет у меня никаких стражей. Ни первых, ни последних.

— Ну, не знаю тогда, — безразлично протянула она.

Помолчали. Татка уселась на ковер рядом с диваном, достала ворох каких-то старых журналов. Начала разбирать.

— Терки ищу, — пояснила она, проследив мой недоуменный взгляд. — А то все кончилось.

— Думаешь, в этой макулатуре завалялись?

— Хрен бы знал. Мало ли. Вдруг найду.

— Что хоть это такое? Бабушкино наследство?

— Ага. Она кучу всего выписывала. Хочешь — возьми почитать. Там где-то статья была… про антиквариат. Ты же книгами старыми интересовался?

Да уж. Интересовался.

— Что за статья?

— Блин, Борь, я не знаю — сама не читала. Драга как-то нашел — там что-то вроде таблицы было, стоимость старинных книг и где продаются.

— Ух ты! Давай, вещь полезная.

Татка лениво протянула мне потрепанный журнал — страницы без обложки, помятые углы. Я свернул его, сунул в пакет, поднялся.

— Ладно, давай. Поехал я.

— Уже пошел? — Татка отреагировала вяло, не до меня ей было. — Ну, звони если что.

Глава 11. Затравленный

Май — сентябрь 1995 года.

Вышел от Татки и вздохнул полной грудью; почему-то в этот раз тяжело мне было в ее чудной квартире, точно затхлостью какой-то пахнуло — и от хозяйки, и от чашек-блюдец. Надоело. Все осточертело. Куда податься? На работу — смысла нет, воскресенье; больничный, щедро подаренный Киприадисом, кончается только завтра. Захотелось свежего воздуха, тишины. Поеду в Сокольники. Там хоть деревья есть. Заодно посмотрю, что за статью выдала Татка.

В парке народ пил и закусывал. Везде были голуби, эти ленивые помоечные куры, которых я с детства терпеть не мог. Минут двадцать искал место подальше от людей и птиц. Нашел, присел на скамейку, достал мятый журнал.

Про антиквариат ничего не было. То ли Татка ошиблась, то ли этот ее Драга хороший глюк поймал. Интересно было бы послушать, как нарик рассуждает про книги. На всякий случай еще раз просмотрел макулатурку.

…Сначала увидел название. Заголовок. Как я не заметил сразу? Не знаю… Я смотрел — долго, минут пять — просто смотрел; потом только понял. Статья в неизвестном журнале. «Жизнь и смерть великого гуманиста. Так ли утопична „Утопия“?»

Достал сигарету, закурил. «Мор идет по следу» — фильм третий. Смешно, но не весело. И — зачем было бежать из дома, от «Утопий», своей и чужой, от дневника и похороненного «нигде» монаха? Полная безнадега, словно я кружил в городском водовороте и все время натыкался на одну и ту же улицу.

Что делать? Что мне делать? Раскрытый журнал лежал передо мной на скамейке, легкий ветер перелистывал страницы, но потом, точно заведенный, возвращал их обратно — туда же, к этим же словам. «Жизнь и смерть великого гуманиста»…

— Ой, молодой человек, вам журнальчик не нужен, да? Может, тогда отдадите? А то нам костер развести нечем…

Передо мной стояла бабка в мохеровой шапчонке, черном пальтеце и почему-то в кроссовках. Кивала головой в сторону большой компании поодаль: на траве расстелена клеенка — булки, бутылки, рядом складень из веток и остатков тары; над ними шевелил руками почему-то молодой парень. Да, без бумаги не разгорится. Соблазн — большой, завораживающий: плюнуть на дурацкое совпадение (какое уже — десятое? Пятнадцатое?) — плюнуть и отдать бабке журнал. Не стал. Схватил груду листков без обложки, сказал:

— Нет, уважаемая, читаю.

— Ну, что ж, — нет так нет, — покорно согласилась бабка, заковыляла к своим. Услышал бормотание: «Читает он, как же! Книгочей! Старье пожалел, паскуда!».

Чуть не расхохотался — вот оно, истинное лицо человеческое. Сначала заискивающе доброе: ей от тебя что-то надо — вежливо просит. А как только откажешь — будто дьявольская рожа вылезает, так и норовит плюнуть в тебя или хоть гадость сказать. Почему-то стало легче. Выкурил еще сигарету — и начал читать.