Чернокнижник (СИ)

Мысли приняли другое направление. Почему, действительно? Если отбросить то, что я насочинял по пути домой три дня назад — что таинственное исчезновение лувенского издания — знак; специально для меня — знак неизбежного сумасшествия; рок, фатум. А — на самом деле? Напряги мозги, Боря, не будь идиотом! Книгу украли еще до тебя! Разумеется! Господин Киприадис — ведь не в первый раз! Регулярно мы с Соловьевым натыкались на пустующие отсеки для первых изданий. Ха! «Утопия», как и куча других таких же ценностей, наверняка давно за границей, в какой-нибудь частной коллекции. А может — и не в частной. Может, в государственной библиотеке. В Америке, к примеру…

Так чего ж я, баран, не взял другие «Утопии»? Они ведь там были — я специально просмотрел: восемнадцатого года или девятнадцатого… Стоят наверняка подешевле — ну и ладно. Поторгуюсь еще с Климовым…

Я остановился. Наступила ясность. Ехать на Вильгельма Пика — это раз. Брать там «Утопию» — сколько их там есть — это два. Везти к Кинг-Конгу — три. И в казино.

Недалеко зазвонил колокол — в церкви, рядом с Сокольниками. Я усмехнулся: во, блин, опять знак. Нет уж, дудки. Рассматривать под лупой каждый свой день, каждый миллиметр суток изучать — толковать, думать, сравнивать — прямой путь в Кащенко. Это — не мое. На это есть читатели. Это они примеряют на себя чужую жизнь, множат скудное свое существование, пытаясь прожить чужое. Это они сопоставляют постоянно — и всегда в свою пользу. У них постоянные метания книжного героя вызывают скупые слезы и скептические ухмылки… А мы не читатели. Мы писатели. Жить. Просто — жить. Здесь, сейчас. Поднял голову, огляделся — где я вообще, куда забрел?

Прямо передо мной, через дорогу, отсвечивала на солнце табличка. «Следственный изолятор 77/1». …Матросская Тишина…

* * *

На дежурстве опять был мой Вася. Встретил меня настороженно, руку хоть и протянул, но вяло — и все норовил отодвинуться. Понятно — испугался. Тех, кто ни разу не ширялся, чужой приход пугает — как дети, ей-богу! Чтобы восстановить отношения, предложил нарды. Поломался, но согласился. Пока играли, рассказал ему в подробностях свой глюк — тот, с умершим охранником; объяснил: мол, на винте — обычное дело, ничего сверхъестественного. Он поверил, успокоился. Честно признался:

— Я, знаешь, Борь, реально решил, что ты — того… Сдвинулся маленько… И брать ниче не стал — из хранилища-то… Я, короче, уже хотел тебе врача какого-нибудь вызвать.

— Хорошо, что не стал, — отозвался я, передвигая деревянную шашку. — А то загребли бы в наркологию на раз — у них это быстро.

— Ага, — с умным видом закивал головой Вася. — Я, между прочим, хотел тебе одну вещь сказать. То есть — предупредить как бы…

— О чем? — Я насторожился.

— Короче, Борь, тут такое дело… Я где-то неделю назад дежурил — и пошел, значит, вечером, кабинеты проверять — ну, я обычно, знаешь, проверяю…

— Это правильно, молодец, — подхватил я, — мало ли что…

— Ага… — Вася почесал затылок, изложение давалось ему с трудом. — Короче, в кабинете Киприадиса свет горел — ну, в секретарской, где эта сидит… Лена… Не, Аня… Или Лена?

— Вася, это сейчас неважно, дальше говори.

— А… Ага, ладно. Короче, в секретарской не было никого, а у него слышу — голоса. Вроде как двое разговаривают. Сначала, короче, уйти хотел, а потом прислушался — а они типа про тебя говорят…

— Оп-па! Интересно! И что?

— Да я почти ниче не понял. Так, обрывки какие-то…

— Ну а смысл-то в чем? — Очень хотелось дать ему по голове, но удержался. Он полез пальцами к переносице, вздохнул и, наконец, выдал:

— Короче, это, Борь… Я так понял, они тебя сдать хотят…

— А можешь конкретные фразы вспомнить? — спросил я. — Давай, Вася, у тебя же память — дай бог каждому.

Его лицо прояснилось:

— А, это да. Память у меня хорошая. С детства все говорили. Я в школе стихи знаешь, как шпарил? Мне училка только за это по литературе трояки ставила… Ну, короче, Киприадис говорит: «Михаил Борисович, мне кажется, вы, бля, напрасно так волнуетесь. Он же, бля, никакой угрозы не представляет»…

Я знал эту особенность Васиной речи: матерные междометия он вставлял только в тех случаях, когда изрядно волновался. На всякий случай успокаивающе похлопал его по руке:

— Давай, Вась, все нормально. А тот ему что ответил?

— Ну а тот, короче, сказал: «Что значит — „не представляет“? Да уже вся Москва про него говорит! Ты что — еще не слышал про „Борины книги“? Или, может, про „московского Чернокнижника“? Менты на ушах стоят»… Киприадис говорит: мол, стоят — и ладно, значит, так и так скоро найдут. А тот — уже, по ходу, на повышенных тонах: «Нам надо, чтобы не скоро. Нам надо — и тебе в первую очередь, бля, — чтобы нашли срочно. Сейчас. Сейчас, бля, именно тот момент, когда…»… Короче, дальше они уже тихо стали говорить, и я конца не услышал уже…

— Спасибо, Вась, — искренне сказал я. — Очень помог.

— Борь, так ты че думаешь — в натуре, сдать хотят?