ЧерноLove (сборник)

– Ну что вы? Какое там выздоровление! Забудьте о ее выздоровлении навсегда! Это же сумеречная зона, там эхо с пуговицами и газовые облака, там нейроны не обмениваются полученной информацией из ушей и глаз. Это изучают уже двести лет – и никто не вышел из сумеречной зоны, никогда, ни у одного мирового светила! Дверь закрыта, можно войти, неизвестно как, и нельзя выйти! – медленно и доходчиво ответил доктор. – У меня вопрос к вам! Она просит ее забрать домой, что вполне возможно, и она совсем безопасна для вашей дальнейшей жизни, хотя… всякое может быть, уж поверьте моему опыту. Так вы будет ее забирать?

– Ни в коем случае, что вы, что вы, доктор! Лечите здесь, я буду приносить передачи, я буду…

– Здесь, уважаемый, не тюрьма и не концентрационный лагерь, хотя на окнах решетки. Их кормят хорошо – и пищевые передачи здесь не принимают. А скажите, перед тем как вы привезли ее к нам, у нее была рвота после еды?

– Да! И много раз! Это такой кошмар! Это отвратительно! – быстро соврал сильный мужчина в джинсах.

– Хорошо! Подпишите бумаги, вот здесь и вот здесь! Отлично! Мы оставляем ее в больнице на неопределенный срок. Если вы захотите ее увидеть, то не раньше, чем через полгода! Отвлекать ее психику от лечения, нельзя! Лекарства и процедуры облегчат ее существование и стабилизируют состояние. Всего вам доброго!

– Спасибо, доктор! Огромное вам спасибо! Я вам так признателен! – суетливо отвечал сильный мужчина, продвигаясь к двери. Он вышел в тускло освещенный коридор и, сжав кулаки, подпрыгнул в тихо раздирающем восторге триумфатора. Он улыбался во весь рот, и перед глазами мелькнули лифчики стройных фигур, белый песок, прозрачная вода и бразильский блюз. Смахнув с лица признаки победы, сильный мужчина Александр направился к лестнице на выход в свое новое выдуманное будущее.

Через двадцать минут в кабинете номер 1, двое: сам главный доктор психбольницы и миловидная женщина в махровом халате пили ароматный чай, сидя в удобных креслах.

– Ну, как он отреагировал на письмецо? – спросила женщина в халате.

– Он счастлив – от того, что ты бесконечно больна! Ты ему не нужна, ты нужна мне, навсегда, потому что я тебя очень люблю! Никогда не мог предположить, что моя профессия поможет мне забрать чужую жену и сделать ее своей! Я купил два билета в Испанию, завтра начинается мой отпуск, и мы улетаем! Добро пожаловать в новую жизнь, мой дорогой, зимний кузнечик!

Любовь

«– Ты ее любишь?

– Я… э-э-э!

– Судя по твоему ответу, ты даже не знаешь, что это такое!..»

(«В музее собственных чувств», 1985 г.)

Сигареты закончились еще ночью. Это очень плохо, когда заканчиваются сигареты и организм, издеваясь над каждой клеткой, трубит во все трубы одну и ту же мелодию «Дай… дай… дай!..». К зеркалу подходить не хотелось, потому что зеркало было честным и бескомпромиссным, оно показывало его лицо таким, каким оно стало за последнюю неделю. Лицо было болезнетворным, но без признаков какой-либо описанной и известной болезни. Почему-то хотелось вспоминать черта…

– Вот черт! – выпалил он вслух и отбросил пустую коробку «Мальборо» в сторону.

Смятая со злостью коробка много раз перевернулась в воздухе комнаты и, упав на пол, быстро закатилась под кресло, притаившись там и со страхом думая о мусорном ведре. «Неужели моя блестящая жизнь уже закончилась? – думала красная коробка. – Он выкурил все мои сигареты, и теперь мое место на помойке? Я не увижу больше огней супермаркетов и полок с моими близнецами? Ну и дерьмо, эта ваша жизнь, без сигарет!..

Он смотрел в потолок, изнывая от мысли, что никогда больше ее не увидит. Эта мысль не давала покоя ни днем ни ночью, ни во время пересмены дня и ночи, в общем – никогда… На столе у кровати стояла начатая бутылка коньяка, три не новых апельсина, старый швейцарский нож и разбросанные фотографии, где он и она вместе. Смотреть было больно на эти фотографии. Он помнил каждое мгновение тех секунд, когда был счастлив с ней. А теперь коньяк навсегда стал платком для глаз его Души. Он хотел повторения всего, что было и что пронеслось со скоростью опаздывающего локомотива, оставив в голове следы маленького собственного уютного счастья.

– Вот черт! – вырвалось вслух снова.

Форточка сильно ударилась, ведомая утренним сквозняком, и он вздрогнул. Утро. Снова пришло утро, как и тысячи раз раньше. Затем придет день, а мысли о ней не дадут ни жить, ни существовать, позволят только дышать, чтобы поддерживать тело в изнурительной памяти о ней, в экзекуции полного краха его жизни…