Черновик человека

И что же, ее так и не нашли, спрашивает Левченко. Нет, никаких следов, ведь все замело снегом. И тела тоже не нашли? Нет. Так, может быть, она просто куда-нибудь уехала и начала новую жизнь под новым именем, предполагает Левченко и вдруг переводит глаза на Свету. А наша Света напечатала первую книгу, когда ей было всего девять, говорит он. Книгу перевели на двадцать языков, между прочим. Или на тридцать. Что-что, спрашивает Мега. Ноэмия ему переводит: книгу Светы перевели на тридцать языков, когда ей было всего девять лет. Это гениально, говорит профессор Мега, вы продолжаете писать стихи, Света? Ноэмия машинально оборачивается к ней, чтобы перевести, но Света говорит ей по-английски: я поняла. Профессор Болтман, вы обязательно должны взять нашу Светочку, чтобы она преподавала русскую литературу, кричит Левченко. Я даю ей лучшую рекомендацию, какую только можно дать. Скажите, моя рекомендация чего-нибудь стоит?

Ну конечно, смеется Болтман, рекомендация кандидата на нобелевскую премию уж наверняка чего-нибудь да стоит. Света, я собираюсь преподавать курс современной русской поэзии в следующем семестре. Скажите, а вас могла бы заинтересовать на данный момент роль ассистента? Встречаться со студентами раз в неделю, обсуждать прочитанное? Может, помогать им немного с грамматикой. Они у нас смышленые. Уверяю вас, скучно не будет.

Я дружил с Натали Саррот, заявляет Мега, который, вероятно, додумал до конца мысль о молодых писателях и принялся за воспоминания о старых. Света, вы читали Натали Саррот, вы любите «новый роман»? А знает, она была на самом деле Наталья Черняк, да, русская. При этом писала по-французски бесподобно.

Никогда не мог понять вашего увлечения этим «новым романом», говорит ему Болтман. По-моему, скукотища и мертвечина. Все высосано из пальца, все надуманное, без сердца, без чувства. То ли дело Ромен Гари! Он же Эмиль Ажар. Вот это настоящая литература. Для меня настоящее – это то, что трогает. Вы читали «Вся жизнь впереди»? Я долго, долго плакал. Он тоже, кстати, был русский, говорит Болтман Свете. Его на самом деле звали Роман Кацев.

Я упоминаю о Саррот в моей книге, говорит по-русски Ноэмия. Вы пишете книгу, некстати удивляется Левченко, который успел на ломаном английском попросить вторую бутылку вина. Я привожу творчество Саррот как пример творчества специфически женского, продолжает Ноэмия теперь уже по-английски, словно обидевшись на его реплику. Мы же все читали «Инстинкт искусства», не так ли? Ну, положим, художники-мужчины совершенствуют мастерство для того, чтобы произвести впечатление на противоположный пол и таким образом получить репродуктивную привилегию по сравнению с другими мужчинами. Но, скажите мне, как в эту схему вписываются творцы-женщины? Ведь, если подумать, их искусство, сколь оно ни было бы совершенно, никаких репродуктивных привилегий им не дает. Скорее, напротив, – у них было бы больше потомков, если бы они не рисовали картин и не писали книг. В таком случае какой же эволюционный механизм движет ими? Не заключается ли секрет их творчества именно в том, что они не хотят произвести впечатление ни на кого?

А чего же они хотят, зачем же они пишут, спросил Болтман и крякнул, поставив бокал на стол. Или рисуют. Кажется, несут наши тарелки.

Значит, вы, Ноэмия, отказываетесь от литературной теории, произнес узкоплечий Мега, которого мало занимало прибытие еды на стол. Значит, по-вашему, искусство вещь биологическая, инстинктивная? Хм. А что по поводу социальных конструкций правящей элиты? Они роли не играют? Мишель Фуко мог бы с вами поспорить (при этих словах Мега улыбается).

Невозможно себе представить, говорит Ноэмия, постукивая вилкой о край тарелки, невозможно себе представить, какой была бы сегодня литературная критика без Фуко и Дерриды. И без Юлии Кристевой. И без Филиппа Соллерса. Я без них уж точно не могла бы существовать. Но согласитесь, что нейробиология и эволюционная психология могут внести очень значительный вклад в сферу наших исследований.

Ноэмия, вы говорите так, будто делаете доклад.

Потому что я об этом долго и серьезно думала. Во введении в книжку я очень подробно объясняю, почему однобокий подход не может больше быть эффективен в гендерных исследованиях. Вы, конечно, читали «Эгоистичный ген»? Мемы помните?

Конечно, мы знакомы с понятием «мема». Единица культурной информации. Болтман смотрит на Свету, как бы объясняя ей, о чем идет разговор. Передается из мозга в мозг как вирус. Религиозные представления, например (все смеются). И таким образом, мем выживает. Модифицируясь иногда в процессе.