Черноводье

Александр больше не возражал остяку, погруженный в свои мысли, все махал и махал веслом… Он чувствовал в себе странное раздвоение: красота бабьего лета умиротворяла, настраивала на неспешный лад, а суровая действительность гнала все вперед и вперед. В голове постоянно билась беспокойная мысль: «Как там мои? Как зимовать будем?» – Щетинин оборачивается, смотрит на бесстрастно-каменное лицо попутчика, на его чисто отстиранную косынку, на рубаху, которая была, оказывается, розового цвета с мелкими синими цветочками, и отворачивается, а в груди глухо ворочается тревога. На память невольно приходит вторая ночевка на Васюгане. Ночевка на первом стане спецпереселенцев, которую ему пришлось увидеть впервые.

Вечерний сумрак безостановочно гнал обласок вверх по реке, но подходящего места для ночевки не было. То берег топкий; если попадался твердый берег, то дров мало, а то уж совсем мрачное место. Вот и плавились путники по Васюгану, выбирая место для ночлега, и вдруг послышалась песня. Стройная мелодия, ведомая спевшимися голосами, поразила их. Особенно красиво выделялся женский подголосок. Он свободно и высоко трепетал в розоватых вечерних сумерках.

Александр и Павел невольно замерли, обласок подхватило спокойное течение и тихо понесло вниз по реке. А песня, не переставая, все звенела в вечернем воздухе:

На Муромской дороге стояли три сосны.
Уехал мой миленок до будущей весны…

– Э-э! Савсем забыл. Тут за поворотом новый поселок. Ссыльные, – вспомнил Кульменев.

У Щетинина жарко застучало в висках, хотя он знал, что его семья не здесь, а где-то около Среднего Васюгана, но все равно это было его первое знакомство со спецпереселенцами.

Путники навалились на весла, и обласок быстро заскользил по воде, огибая речную излучину. Скоро показался и костер на берегу. Его багровое пламя дрожало, причудливо изгибаясь в воздухе, оно с трудом оттесняло подступившую вплотную темноту. Наконец легкая посудина с тихим шипением врезалась в глинистый берег. Песня смолкла.

– Кого Бог послал? – окликнул их женский голос. – Проходите к огню!

Павел и Александр, взявшись за носовую распорку, подальше от воды вытянули долбленку. Морщась от боли, неловко ступая затекшими ногами, Александр медленно подходил к костру. Выйдя на освещенное место, он смущенно улыбнулся и шутливо проговорил:

– Фу-у, язвило! И дорога, кажись, не ухабистая, и телега не трясет, а все кости болят! Вчерась дак совсем меня Павел под руки из обласка вытаскивал. – Александр кивнул в сторону напарника.

– Проходите, садитесь! – пригласил их все тот же женский голос.

– Да насиделись уже за цельный день, а за приглашение – спасибо! – ответил Александр, растирая занемевшие колени ладонями. Почувствовав наконец тепло, приливающее к ступням ног, Щетинин поднял голову и внимательно осмотрел людей, сидящих около костра. Его тоже с интересом рассматривали жители поселка. Прямо против него сидела женщина; ее природная красота, подведенная блуждающими тенями от багровых сполохов, обладала какой-то притягательной силой. Она держала на коленях девочку лет четырех. Рядом с ней сидели два мальчика – один лет десяти; другой – подросток лет четырнадцати. Вокруг костра собрались и старые и малые.

– Здорово были! – обращаясь невольно к женщине, поздоровался с присутствующими Александр.

– Здравствуй, здравствуй, мил человек! – как и ожидал Щетинин, за всех ответила женщина.

– Переночевать пустите? Слышим, весело у вас. Вот мы с Павлом и причалили на песню!

– Весело у нас, совсем весело! – грустно улыбнулась женщина. – Повеселитесь и вы с нами. Мы как раз седни девятый день поминаем!

– Извиняй! – смутился Александр. – Не знаю, как звать тебя величать! Не знали мы…

– Ничего, – успокоила женщина и пригласила: – Присаживайтесь к огоньку, отдохните, а зовут меня Еленой.

Сидящий недалеко от Александра дед, с кудлатой белой бородой, потеснился, давая место гостям.

Щетинин и Кульменев подсели к костру.

– По ком поминки? – тихо спросил у деда Щетинин.

– По ее мужику, – показал старик на Елену.

– Любил мой Федор песню «На Муромской дорожке», – со вздохом проговорила Елена, крепко прижимая к себе девочку. – Вот и помянули его! Много песен мы здесь уже перепели…

Сухоплечий изможденный мужик с жидкой черной бороденкой и сухими горячечными глазами зло процедил сквозь зубы:

– Четыре месяца с лишком живем, а погост уже поболе поселка. Третий десяток распечатали!

На Александра от этих слов вдруг пахнуло таким холодом, что мужик невольно поежился.

Вдова, переждав злую реплику, продолжила разговор:

– Простите и вы, гости дорогие! Ни кутьи, ни зелена вина, ни пива хмельного на поминках нет. Да и покормить вас с дороги нечем, разве что песней!

– Пошто нечем! – серьезно проговорил остяк. – У нас есть с собой!

Александр подмигнул девочке, которую Елена держала на руках. Девчонка засмущалась и уткнулась в материнскую грудь носом.

Павел встал и скороговоркой зачастил: