Черноводье

– Бригадирам седни же составить списки бригад, чтобы все были – и рабочие, и иждивенцы. Одна бригада будет строить, другая – корчевать, третья – будет рубить дорогу в седьмой поселок и на Белую церковь… – он снова хлестнул плетью по сапогу и сказал, как отрубил: – Все, можно расходиться! – Потом ткнул пальцем в Лаврентия Жамова, ближе всех стоящего к коменданту: – Бригадиры, останьтесь!

Лаврентий, Федот Ивашов и Николай Зеверов остались, а народ стал расходиться по своим костеркам, к своему еще не обустроенному жилью.

– Садитесь, где стоите! – сказал Сухов и опять совершенно неожиданно рассмеялся, грубо, отрывисто.

Бригадиры переглянулись.

Лаврентий хмуро проговорил:

– Не бары, постоим!

Сухов перестал смеяться и впился взглядом в мужиков:

– Седни же вечером чтоб списки были готовы. По ним будем выдавать паек!

Жамов неловко переступил, под его сапогом треснул сломанный сучок:

– Можить, ослобонишь меня, начальник?

– Это почему? – строго спросил Сухов.

– Дак малограмотный я. Только и могу подпись по памяти поставить, куда мне бригадиром.

Комендант смотрел на бригадира, по лицу его блуждала едва заметная усмешка:

– Учетчика поставишь, если сам не выучился грамоте; до седых волос почти дожил…

– Ты меня грамотой не попрекай, начальник. Негде было ей учиться. Вот моя грамота. – И Лаврентий протянул перед собой крепкие мозолистые руки. Сухов не удостоил ответом Лаврентия и строгим голосом закончил:

– Смотрите у меня, чтоб дисциплина и норма была, не то шкуру с вас спущу… Паек будем выдавать вечером после вашей подписи! – и выдал каждому по толстой амбарной книге.

Списки составляли по своим районам; иждивенцев делили поровну между бригадами. Акулина Щетинина с ребятишками попала к Николаю Зеверову.

Собрание и составление списков заняло половину дня. Наступил обед. Жамов сидел около костра и бездумно смотрел на бесцветное пламя. Анна снимала с тагана вскипевший чайник и, неосторожно схватившись за раскаленную дужку, крепко, по-мужски, выругалась.

– Че-то делать надо, отец! Так все руки решить можно!

Лаврентий поднял голову и спросил:

– А где Танька?

– На реке, где ей быть! Ты слышал меня, ай нет?

– Слышал! – буркнул Лаврентий и посмотрел на Ивана: – Однако, печь из глины бить надо, и вправду руки порешат. – В его бороде спряталась легкая усмешка. – Что-что, а глины здесь невпроворот!

Во вторую половину дня Лаврентий с зятем собрались бить печь. Настя и Анна тут же рядом месили глину в неглубокой яме.

Жамов взял в руки кусок глины и стал разминать его пальцами:

– Жирная, язви ее, песочку бы! – проговорил печник. – Ну да ниче, вывернемся! Верно, дочка? – подмигнул Таньке отец.

– Ага! – девчонка весело заулыбалась.

Лаврентию, насильно оторванному от дела целый месяц, не терпелось взяться за работу. Для него было мучением – сидеть сложа руки. Жамов понимал, что Сухов с завтрашнего дня уже не даст ни минуты покоя, что впереди предстоит работа подневольная, убивающая… Поэтому остаток дня надо использовать с толком. Нужно хоть как-то устроить место, сделать шалаш, печь… Божья благодать – солнечные деньки – не вечны. Лаврентий стоял задумавшись, машинально разминая в руках глину. Очнувшись, он снова посмотрел на Таньку:

– Ниче, Танька! Бог не выдаст – свинья не съест! – подмигнув еще раз дочери, он улыбнулся и продолжил: – Песка нет, так мы в глину травы сухой подмешаем! Верно!.. – Подтолкнув легонько дочь, сказал: – Беги, Танька, на берег реки, там наносов много, ташши их сюда.

Скоро около костра была большая куча травы. Это Танька и Федька Щетинин наносили ее с берега Васюгана. Иван на стволе поваленного дерева мелко рубил топором траву. Анна и Настя, подвернув подолы юбок выше колен и подмешивая в глину сухую рубленую траву, месили ее ногами. Глина потрескивала, попискивала, постепенно подчиняясь упорству мнущих ее ног, становилась мягкой и эластичной.

Лаврентий выровнял лопатой площадку рядом с костром, взял в руки ком глины и ударил его о землю.

Вокруг Жамова трудился весь табор. За каких-то полдня люди обжили берег. Они пообломали сучья на деревьях, сожгли на костре мелкий валежник, опавшие сухие листья, повырубили кустарник, притоптали траву. Еще с вечера нетронутая тайга нехотя отступала, постепенно становилась все светлее и просторнее, и даже комара стало заметно меньше; речной ветерок свободно гулял на притоптанной площадке, сгоняя гнус в сторону.

Кое-кто тоже бил печи из глины, а другие копали ямы для тех же печей.

Лаврентий выпрямился, оглядывая стан. На краю площадки, недалеко от берега, он увидел старика, сидящего на толстой валежине. Волосы старика, седые и невесомые, слегка шевелил слабый ветерок. Он что-то говорил, тыча палкой в глину, которую месила невестка. Сын старика тоже бил печь.

– Христораднов разоряется! – улыбнулся Жамов.

Когда они с Иваном ходили переписывать людей в бригаду, ему запомнился этот старик и сразу понравился. Лаврентий согнал с лица улыбку, вспомнив разговор со стариком Христорадновым.