Чернозём

Я постеснялся спросить, читал ли он тысячи этих томов? Лотреамон, мяукнув, улёгся в мягкое кресло около светильника. Уголок буржуазного достатка поражал тем, что он разместился в этой деревянной халупе на окраине человеческой ойкумены. Книги были такими спелыми, такими радостными, что так и просились раскрыться на самом интересном месте.

- Как ты думаешь, - мягко спросил Сырок, - какая книга здесь самая... страшная?

Немного поплутав и рассмотрев полки, я увидел знаменитого Карла Шмитта и его "Теорию партизана". Она всегда нравилась мне. Мы, партизаны, появляемся в русском народе всегда, когда верхи слишком отклоняются от русского мира. В России не урна избирателя, а винтовка партизана корректирует политический курс. Эта книга пророчество про последних солдат суши. Мне было по душе, что Шмитт придавал партизанам теллурический характер, связь с землёй и пространством. Партизан - это земля, которая всегда с тобой.

- Вот она.

- И что такого страшного в этом немце-приспособленце? О, видишь, даже рифмуется.

- Так ведь он разработал теорию современного партизана.

Книжник нетерпеливо отмахнулся:

- Ну его теория так и осталась теорией. Толку от неё? У русских партизанство в крови, тогда как у немцев на бумаге. В общем, мимо кассы.

- А какая тогда книга здесь самая страшная? - заинтересовался я.

Сырок недолго покопался на полках, а потом дал мне в руки толстую красную книжку. На ней было написано: "Книга памяти жертв политических репрессий по Томской области". Далёкая сибирская землица здесь была совсем некстати, но я физически ощутил груз, который лёг в руки. Будто мне дали подержать булыжник или поставили подменять атлантов.

- Как ты думаешь, - спросил он, - что самое страшное в этой книге?

- То, что она о репрессиях?

- Нет.

Я пролистал книжку от корки до корки. Страницы мелькали между пальцами, как узники тюрем в мушке нагана. Повеяло затхлым подвальным ветром, и сотни тысяч букв смешались в одно-единственное имя, которое расстреляли коммунисты - Россию.

- Не знаю... то, что это данные только по одной области, но их хватило бы на какую-нибудь Чехию?

- Да нет же.

- Она такая большая?

Сырок нетерпеливо выхватил книгу и сказал:

- Дело всего в двух словах, которые ты пропустил. Они просто бросаются в глаза.

- И в них заключён страх, что ли? - непонимающе переспросил я.

Друг кивнул и заворожено посмотрел на красную, будто отлитую из крови обложку.

- Так какие же это слова?

Сырок повернул книгу памяти ко мне лицом и сказал всего два отрывистых слова:

- Первый том.

Я действительно увидел крохотный золотистый оттиск, как будто отлитый из вырванных золотых коронок. Не знаю, чем он так поразил Сырка, поэтому я переспросил:

- А чем это страшней Шмитта?

Сырок вздыхает, как будто говорит с юродивым и произносит:

- Тем, что это полная чушь. Ну ладно, тем... что никому нет дела до Родины.

- Причём тут Родина? Родина это край, где ты вырос. Поля, леса, кровь предков, культура, их история...

Сырок флегматичен:

- Родина - это сумма подвигов.

Мне кажется, что это я уже где-то слышал. Возможно, это напела Родина, похожая на замерзающую в снегах женщину. На её распоротой груди застыла молочная жемчужина. Теперь я вижу, разглядываю книгу, что слово Родина пропитано кровью. Обложка книги-памятника красная, сделанная из расстрелянных мужчин и женщин. Она сочится через типографские поры и красный байховый цвет заливает остальные книжки, окутывает комнату мрачным красным смехом, отчего кажется, что помещение объято огнём.

Сырок усаживается в кресло, опускает на колени кота и спрашивает:

- Знаешь, чем отличается воин от крестьянина?

- Чем?

- Крестьянин кормится землёй, а воин битвой. Крестьянин пророс в почву, а для воина она лишь место, где можно сражаться. Поэтому для крестьянина Родина - это всегда берёзки, поля, ручейки. Хата родная, лопухи. А для воина Родина там, где подвиг. Там, где война.

После молчания я подытоживаю:

- Но ведь мы, русские, не можем прожить без войны и без земли. Не зря именно у нас родился образ богатыря-крестьянина. Это ведь неслучайно, что именно у нас не сложилось такого чёткого разделения. Это вот у немцев принцип "каждому своё", а мы всего понемногу. И пашем и воюем.

Зелёный свет сменился в глазах Сырка красным:

- Что ты несёшь, как тебе не стыдно такое говорить?

- Ты о чём?

- Про какую-то землю, про какую-то войну... Нет у русских никакой земли, как и нет никакой войны. Нет никакого сопротивления, нет никаких партизан. Никого нет. Ничего нет. Есть только такие как ты, которые любят читать Шмитов и рассуждать о партизанах. А парни из Приморья ни о чём не рассуждали, а просто взяли и сделали. Вот это дело! И, главное, чего трясутся такие как ты? Чего боятся? Достаточно помнить, что первый человек, Адам - это всего лишь красная глина, и мы после смерти снова станем ею. Человек ведь не автор, а чьё-то творение, но современные гоминиды возомнили, что они сами себе творцы. Ха, как бы ни так! Забыл человек, что ему предшествовал прах земли, и он должен к нему неминуемо возвратиться. Законченная цепочка превращений. Логическое завершение круга бытия.