Чернозём

- Земная женщина не может любить искренне. Она любит тебя за что-то. За деньги, за пушистые ресницы, за то, что ты прекрасный любовник. За то, что ты просто есть. За воспоминания. Но революция... она тебя никогда не полюбит. Любить её можешь только ты, и от того - она на вечность твоя. Делай с ней, что хочешь - рви одежду, коли штыком, царапай её грудь. Люби! И она, не задумываясь, принесёт тебя в жертву. Бросит своего верного любовника в топку паровоза. Поставит с завязанными глазами к стенке. И, как будто не было тебя, как будто никогда не приходил на эту землю. Чистые, не запятнанные чувствами отношения. Здесь всё честно. Никто никого не обманывает. Всё как у богомолов. Ты - умираешь, но революция теперь брюхата, она обязательно разродится, и ваши дети покроют весь мир. А если нет... если тебя недостаточно, то она раздвинет ноги перед другим счастливцем. Это ли не прекрасно? Может ли тебе дать что-то подобное хоть какая-нибудь живая женщина? Это и есть подлинная любовь, мой друг.

Его слова выдоили первые звёзды, и молочный шоколад растёкся по небу. Сырок отпустил мою руку и тихо закончил:

- Вот поэтому ничего и не было с твоей девушкой. Она просто не может сравниться с моей любовницей. К слову, пока ты чинил машину, мы заключили с ней тоже самое пари, что и твоими друзьями.

- Кто первый сдохнет, тот навсегда и во всём прав?

И получаю жизнерадостный ответ:

- Да! - он снова оборачивается, - а россказни про революцию забудь! Ничего не будет! Это всё ложь, иллюзия. Кажимость, дунья! Полный бред для лошков! Пусть они лучше измудохаются за клавиатурами! Улетят в небо на собственных газах! Всё уже давно кончено и решено за нас!

Он уходит, и я понимаю, что сегодня ночью у него будет страстный секс с самой прекрасной женщиной на свете. Возможно, сегодня она прикончит его, о чём я прочитаю в сводках утренних новостей, а может, он оставит её потной и тяжело дышащей, а сам, ещё живой, скроется во тьме.

Лестница ведёт обратно в подвал, и, чтобы не думать о словах Сырка, я как можно беспечнее говорю Алёне:

- Вот я друга и проводил, чем займёмся теперь?

Она печально качает головой:

- Он тебе не друг. Разве ты этого не заметил?

- Что?

- Что-что... не друг он тебе.

- А кто, - вяло шучу я, - гнида черножопая?

Личико - милая овальная шкатулка, где блестят малахитовые глазки. Волосы, как будто огонь расплавил красные серёжки. Поэтому вдвойне обидней слышать от неё горькие слова. Чтобы охладить эмоции, я сжимаю в кармане прохладный кастет.

- Он всех презирает. Гордец, каких поискать. Он презирает и тебя, и меня. Ведь мы не похожи на него, не горим этой одержимостью. Пока тебя не было, он со мной пари заключил. Про смерть. Это было так глупо, что я согласилась. Очень плохой человек.

Облизываю пальцами кастет:

- Почему?

Её волосы похожи на алые прожилки в мраморе:

- Потому что он никого не любит, отчего ни в ком не видит человека. Особенно в тебе. Ты для него такой покорный пони, на котором можно поездить. Он холодный магнит. Наверняка ведь ты делал только то, что хотелось ему. Ну, вот тебе деньги, что ты мне принёс. Я думаю, это ведь он толкнул тебя их достать. Сам бы ты не смог этого сделать.

Вместо крови по венам бежит жгучая крапива. Обида поднимается к горлу, двигает моими членами, и я медленно подхожу к девушке.

- Ты в этом так уверена, милая?

- Да.

- Так вот, дорогая, - я сглатываю ненависть, - те деньги я достал, хлопнув одного мажора, который шёл в магазин, где ты работаешь. Выбил ему все зубы вот этой штукой и забрал деньги.

Я поднёс к её лицу холодное оружие, от которого приятно пахло тёплой силой. Сейчас, сейчас она вскрикнет, удивится, начнёт расспрашивать, а потом всплеснёт руками, ведь у них в магазине до сих пор только и говорят о том дерзком нападении. А потом до неё дойдёт, что она спит с человеком, столь дерзко нарушившим закон, и заманчивая, пьянящая аура преступления расползётся по телу, делая её сопричастной моей выходке, и ей немедленно захочется любить меня. Но... в ответ худшая реакция, которую только можно вызвать - тотальное безразличие, и её смеющиеся плечики выдают лишь одно словцо:

- Понятно.

- Чего понятно?

- То, что ты хлопнул того мажора.

- Не веришь?

- В том-то и дело, что верю.

Чужое спокойствие выводит меня из себя. Я замахиваюсь на неё кастетом. Она холодна, но я вижу, как змейка на её запястье в страхе бежит по предплечью. Фикус, наблюдавший сцену, зажмурил листья.

- Думаешь, я не смогу ударить тебя так же, как его? Хочешь, проверим?

Вижу её алмазные зубки, которые вот-вот будут сколоты, и самоцветы под графитовыми ресницами блестят так ярко, что когда они выплеснутся от моего удара на пол, то разобьются мириадам осколков. Алёна пропитана любящей нежностью, как мать к сыну, и её терпкие слова вовсе не хотят меня обидеть:

- И ещё, что я тебе хотела сказать. Он намного сильнее тебя. Если бы твой друг замахнулся, то только для того, чтобы нанести удар.