«Затем царь прищурился, сморщился и с гримасой проговорил:
— Светлейший князь Меншиков, чай, со вчерашнего дебоширства да поминания Ивашки Хмельницкого головой гораздо оглупел. Поди, поди. Послушаем, как ты врешь с перепою.
Потянув со стола листы с цифрами, он выпустил густой клуб дыма в длинное, перекошенное страхом лицо светлейшего. Но улыбка обманула. Крупный пот выступил на высоком, побагровевшем от гнева лбу Петра. Присутствующие опустили глаза. Не дышали. Господи, пронеси!
— Селитра на сорок рублев, шесть алтын и две деньги. Где селитра? — спрашивал Петр. — Овес, по алтыну четыре деньги, двенадцать тысяч мер. Где овес? Деньги здесь, а овес где?
— Во Пскове, на боярском подворье, в кулях по сей день, — пробормотал светлейший.
— Врешь!
Храни Никола кого-нибудь шевельнуться! Голову Петра пригнуло к плечу. Рот, щеку, даже глаз перекосило. Князь неосмотрительно, охраняя холеное свое лицо, норовил повернуться спиной, хоть плечиком, но не успел: сорвавшись со стола, огромный царский кулак ударил ему в рот, разбил губы, и из сладких глаз светлейшего брызнувшие слезы смешались с кровью. Он дрожал, не вытираясь. И у всех отлегло от сердца. Толстой завертел даже табакерку в костлявых пальцах. Шаховский издал некий звук губами. Грозу пронесло пустяком.
Так началось утро, обычный, будничный питерхбурхский денек».
Начало XVIII столетия было, конечно же, грубой и непричесанной эпохой. Пресловутая политкорректность и права человека были тогда явно не в чести. Просвещенные европейцы запросто совершали поступки, способные привести нашего современника в оторопь, но Россия, еле-еле выползавшая из феодализма, находилась по обыкновению впереди планеты всей. Задолго до Петра великий Московский князь Иван III (дед Ивана Грозного), просвещенный реформатор и человек во всех смыслах примечательный, начал приглашать на Русь иностранцев. Почуяв запах «звонких цехинов и светлых рублей», мастера из Италии, Германии и Греции хлынули в Московию бурным потоком. Они лили пушки, добывали руду и даже начали чеканить монету из русского серебра. Аристотель Фиораванти, любимый ученик Леонардо да Винчи, оказался не только замечательным архитектором и инженером, спроектировав и построив московский Кремль, но показал себя знатоком пушечного и колокольного дела. До поры до времени Иван III платил ему за труды праведные весьма изрядно. Но такая идиллия не могла продолжаться вечно, и неизбежный ментальный диссонанс сыграл с иноземным мастером злую шутку. Когда Аристотель попросил отпустить его на родину, царь попросту посадил его в острог. Государь смертельно оскорбился поведением своего «раба» и отобрал у него все заработанное. Между прочим, ученику Леонардо еще крупно повезло: например, лекарю Леону из Венеции, не сумевшему излечить смертельную болезнь сына, Иван III, не долго думая, отрубил голову, а немецкого доктора Антона, не справившегося с хворью татарского князька Каракучи, приказал зарезать на льду Москва-реки, хотя сами татары его простили.
Иван III Великий скончался очень давно — в 1505 году. Разумеется, почти двести лет не могли пройти даром — нравы на святой Руси ощутимо смягчились. Между прочим, далеко не последнюю роль в этом сыграло мудрое правление Алексея Михайловича Тишайшего с его осторожной и вдумчивой ориентацией на Запад. А вот его непутевый сын, привыкший действовать по принципу «раззудись плечо, размахнись рука», дров успел наломать изрядно. Не подлежит почти никакому сомнению, что все реформы Петра Алексеевича Романова несут на себе неизгладимый отпечаток его больной исковерканной личности.