Черные крылья

А вот дети давят куда сильнее. Я спасся и вернулся. Тороло Манконо назвал меня трусливым некомпетентным болваном, и я прикончил Тороло всего лишь за его злые опрометчивые слова и мою обиженную гордыню. Когда о позоре узнала моя жена, она унесла жизни моих малышей вместе с собой. Не смогла вынести бесчестья и груза стыда. А я так и не увидел мальчика, рожденного, когда я вернулся на фронт, к мечтам о золотых эполетах, триумфах и славе. Нося форму, я погубил тысячи. Скинув ее, я продолжил губить десятки. Но, несмотря на все смерти, на всю брызгавшую в лицо кровь, на вопли терзаемых и убиваемых мной бедолаг, сильнее всего давила смерть ребенка, которого я так и не увидел.

Наш мир зол и жесток со своими детьми. В нем живут тьма, жадность, боль и обман. Чтобы найти еду и место в мире, приходится лезть сквозь колючую чащу, кишащую хищными тварями. А они рано или поздно попробуют на зуб твою обветшалую плоть. И все же в ярких глазах всякого ребенка есть искра, возможность великой доброты и счастья. Возможность жизни, которую стоит прожить. Эта искра заслуживает попытки. Хотя большинство детей оказываются такими же бесполезными и бессмысленными, как и породившие их родители, хотя земная жестокость вынуждает большинство ступить в грязь и кровь, иногда бывают и те, кто научается видеть красоту и не отпускает ее во мрак.

У меня не получилось. Но у кого-нибудь может получиться. Есть надежда, пока держится граница. Вашу мать, я буду держаться до последнего.

Станнард пошел ко мне с раскаленной кочергой в руках, бело-желтой от жара. Я стиснул зубы, вжался затылком в столб. Как я ненавидел этого ублюдка! Во мне кипела вся злоба и ярость, весь мрак, скопившийся за годы, загнанный в самые глубины души. Жаль, что я не оставил Станнарду на роже памятку поглубже и побольнее. Ну, сейчас уж он поквитается всласть.

– Где Эзабет Танза? – спросила издали Эроно.

Ее служка терпеливо ждал моего отказа, чтобы получить позволение и начать пытку.

Вдруг зажглись фос-светильники, залили кузню бледным ярким светом. Под потолком еще осталось несколько стеклянных трубок.

– Вы же сказали, что генератора нет, – раздраженно заметила Эроно. – А я вижу, что он есть. Скажите на милость, зачем мы сидели в темноте?

Взглянув на потолок, Станнард почесал свой подтекающий рубец. Стеклянные трубки никуда не вели. Из их обломанных краев, вихрясь, вытекал фос. Обычно он течет как вода или пар, потому для него и нужны трубки, но здесь свет остановился у краев, свернулся, будто ленивая змея. Озадаченный мучитель раскрыл рот, чтобы помочь работе мысли, но княгине было наплевать на странности фоса.

– Где Эзабет Танза? – повторила она.

– Я здесь! – раскатился зычный грохочущий голос.

Головорезы княгини вскочили, хватаясь за рукояти мечей. Глаз княгини странно развернулся в глазнице.

Дверь взорвалась. Ее не сорвали с петель, а превратили в облако острой щепы, полетевшее внутрь стаей разозленных шершней. В руки Станнарда воткнулась дюжина дюймовых щепок. Он взвизгнул, выронил кочергу, заслонил лицо. Два десятка собратьев-головорезов повторили его трусливый жест.

В дыру хлынул невыносимо яркий дневной свет, и в обрамлении ослепительного сияния явился до боли знакомый силуэт. Ненн. Она вбежала, пригнувшись, с заряженной аркебузой в руках. Та рявкнула, выметнула дым, и «синий» полетел на пол. Затем Ненн кинулась сквозь облако дыма, шипя от ярости фурией во плоти, и обрушилась на людей княгини.

Первым ей попался опытный вояка. По всему было видно, что он повоевал в Мороке и знал, как работать железом. Но моя Ненн – стихийное бедствие. Она рубанула тесаком, отбила чужой клинок вниз, выпад – и тесак вошел в череп над виском. Солдат свалился, вопя, еще не мертвый, но уже и не очень живой.

– Защитите меня! – закричала Эроно, забыв о капитане Галхэрроу.

В дверях появились люди с нацеленными аркебузами, дали залп, потом еще один. На таком расстоянии трудно промахнуться. То ли четверо, то ли пятеро солдат полетели наземь, брызжа кровью и обломками ребер, вылезших через спину. В кузне повисло облако порохового дыма, густеющее с каждым выстрелом. Я насчитал с дюжину вспышек пороха на полках.

Отстрелявшись, напавшие кинулись врукопашную. Свет фоса угас так же внезапно, как и явился, люди секли и кололи друг друга в дыму и чаде, рассеиваемом лишь багровым заревом углей в печи. Обо мне никто не вспоминал. В сумраке метались тени, били, дергались, люди кричали, корчились, валились на пол. Мой несостоявшийся мучитель при первом же выстреле выпустил кочергу, схватился за меч, ринулся в сечу и принялся пластать налево и направо. Он скрылся в клубах дыма, рыча и пытаясь кого-нибудь расчленить.

– Босс, помоги-ка нам, – изрек возникший передо мной Пискун.

Притом он одарил меня совершенно идиотской улыбкой от уха до уха. Ни дать ни взять деревенский дурачок. Впрочем, он и вправду такой.

Он поелозил ножом, и в моих освобожденных запястьях вспыхнула боль. Пискун кинул мне кинжал, по-кретински загоготал и скрылся в хаосе, выискивая жертву.