Черные кувшинки

Только что я проливала слезы над единственной дорогой мне фотографией, обнаруженной на самом дне коробки. Школьное фото. Живерни. 1936/37 учебный год. Это сколько же лет назад? Я всматривалась в лица двух десятков учеников, чинно рассевшихся на трех деревянных скамьях. На обороте снимка написаны их имена, но мне не понадобилось переворачивать фотографию.

Рядом со мной сидит Альбер Розальба. Естественно.

Я все смотрела и смотрела в лицо Альбера. Снимали в начале учебного года, самое позднее первого ноября, в День всех святых.

До того, как все произошло.

И в этот миг уши мне пронзил вой полицейской сирены.

Я рывком поднялась на ноги. Как дремлющий тюремщик, что при звуках тревоги вскакивает и мчится на сторожевую вышку. Я бросилась к окну. Ну, бросилась – это, конечно, громко сказано. Подхватила палку и поковыляла. Встала и палкой осторожно отодвинула занавеску.

Я ничего не пропустила. Увидела все. Вся кавалерия была здесь, как на параде. На трех машинах, с сиренами и мигалками.

Спору нет, инспектор Серенак – крутой парень.

54

Сильвио Бенавидиш посмотрел на башню мельницы, проплывшую справа за окном.

– Кстати, – сказал он, подавив зевок, – я заходил на мельницу, патрон. Вы же распорядились опросить всех свидетелей, особенно по соседству.

– Ну и?..

– Странное местечко. Я бы сказал, заброшенное. Похоже, там никто не живет.

– Уверен? А производит приличное впечатление. И фасад в полном порядке. И еще. Я несколько раз замечал – это когда мы были на месте преступления, – что в окне башни как будто колышется занавеска.

– Да? Я, если честно, тоже обратил на это внимание. Но соседи в один голос утверждают, что мельница уже несколько месяцев пустует.

– Удивительное единодушие. Только не рассказывай мне про закон омерты. Никогда не поверю, что вся деревня сговорилась хранить молчание насчет этой мельницы – так же, как насчет истории с гибелью одиннадцатилетнего мальчика.

– Не буду. – Сильвио чуть поколебался. – Местные называют ее ведьминой мельницей.

Серенак улыбнулся. Отражение мельничной башни исчезло из зеркала заднего вида.

– А почему не мельницей призрака? Было бы вернее. Ладно, Сильвио, оставим пока мельницу в покое. У нас есть дела поважнее.

Серенак прибавил газу. Слева за какие-нибудь полсекунды промелькнул сад Моне. Пожалуй, еще ни одному зрителю не удавалось взглянуть на него под столь «импрессионистским» углом зрения.

– Кстати, о деревенской омерте, – снова заговорил Серенак. – Знаешь, что вчера мне рассказала Стефани Дюпен про дом и мастерские Клода Моне?

– Откуда же мне знать?

– Что если хорошенько поискать, то там еще можно найти с десяток полотен знаменитых мастеров. Ренуара, Сислея, Писсарро. Ну и неизвестные «Кувшинки» Моне, само собой.

– Вы их видели?

– Видел одну пастель. Не исключено, что Ренуара…

– Да она над вами просто посмеялась.

– Ясное дело. Но зачем? И еще добавила – дескать, в Живерни это секрет Полишинеля.

Сильвио вспомнил свой разговор с Ашилем Гийотеном по поводу утраченных полотен Моне. Хранитель не отрицал вероятности того, что где-то может всплыть ранее неизвестное творение художника. Например, пресловутые «Черные кувшинки». Но чтобы сразу десяток?

– Да она играет с вами, патрон. Водит вас за нос. Я это с самого начала понял. И сдается мне, в деревне она такая не одна…

Серенак ничего не ответил, сосредоточив внимание на дороге. Сильвио высунул в открытое окно голову и стал жадно глотать воздух.

– Сильвио, ты в порядке? – обеспокоенно спросил Серенак.

– Если честно, на пределе. За ночь выпил не меньше десяти чашек кофе, чтобы не заснуть. Врачи сказали, что пока оставят Беатрис в больнице.

– А я думал, что ты пьешь только чай, и притом без сахара.

– Я тоже так думал.

– Слушай, а что тогда ты тут делаешь, если у тебя жена в роддоме?

– Они обещали позвонить, если что. Сегодня ее должен врач осмотреть. Но они говорят, она может там еще несколько дней провести. А что? Малышу тепло и уютно…

– А ты, значит, еще одну ночь не спал, а трудился?

– Типа того. Надо же чем-то было голову занять. Зато Беатрис спала как младенец.

Серенак сделал крутой разворот и выехал на улицу Бланш-Ошеде-Моне. Сильвио посмотрел в зеркало заднего вида. Две полицейские машины следовали за ними. Мори и Лувель запоздало пристегивали ремни безопасности. Сильвио подавил приступ тошноты.

– Ничего, – успокоил помощника Серенак, – через полчаса дело Морваля будет раскрыто, сможешь отправляться в больницу. Поставь там себе раскладушку и дежурь сутки напролет. Эксперты-графологи исключили любые сомнения: слова, вырезанные на крышке ящика для красок, – это почерк Жака Дюпена. «Она моя. Здесь, сейчас и навсегда». Признай, я ведь оказался прав, а, Сильвио?

Сильвио Бенавидиш молчал и глубоко дышал. Улица Ошеде-Моне спиралью карабкалась на холм, но Серенак и не думал сбрасывать скорость. Бенавидиш испугался, что его прямо сейчас вывернет. Он сделал самый глубокий вдох, на какой был способен, и убрал голову из окна.