Черные листья

Михаилу Чиху, прославленному вожаку бригады рабочих очистного забоя, Герою Социалистического Труда Богдан Тарасович люто завидовал и, понимая, что сам он никогда не сможет работать так, как Чих, не упускал случая каким-либо образом бросить тень на Михаила Павловича. Внешне как будто и похваливая Чиха и даже превознося его, он со своей спокойной, доброжелательной улыбкой говорил:

— Чих — фигура. На всю страну фигура! С Министром — за ручку, с секретарем обкома партии — по рюмашке, первый гость на банкете, первое лицо в президиуме. Жизнь! Слава! Пускай попробует кто-нибудь по семь-восемь, а то и больше тысяч тонн дать в сутки. А Чих дает! Потому и гремит.

Богдан Тарасович оглядывал своих собеседников и так это незаметненько, мягонько вносил поправочку:

— Оно, говорят, и условия. У нас, скажем, лава — семьдесят-восемьдесят сантиметров, у Михаила Павловича — метр сорок. Новейшее оборудование кому? Ему! У него десяток цепей порвется — десяток незамедлительно и заменят. Товарищ Грибов, наш уважаемый начальник комбината, снимет трубочку соответствующего аппарата, вызовет директора шахты товарища Кузнецова и скажет: «Вы, Михаил Петрович, обстановку понимаете? Надо или не надо вам объяснять, что такое есть бригадир Чих во всесоюзном и даже мировом масштабе? Вы знаете, для чего служит и какую пользу приносит знамя? Знаете? Это хорошо. И посему приказываю: бригаду Чиха немедленно всем обеспечить».

— Значит, — спрашивали у Бурого, — слава Чиха не совсем, так сказать, заслуженная? Тянут Чиха?

— Ну-ну-ну! — Богдан Тарасович даже руками замашет. — Я про злые языки говорю. Про язычников. Где их нет, злых язычников? Плетут, плетут… От зависти, конечное дело.

И сам же продолжал плести, делая вид, будто вместе с другими возмущается, что «язычники» бросают тень на честного человека. У него спрашивали:

— А чего бы вам, Богдан Тарасович, не посоревноваться с Михаилом Павловичем? Глядишь, и о вас бы по-доброму заговорили…

Бурый как-то безнадежно взмахивал руками:

— Куда мне, грешному! Я не под той звездой родился! Судьба ведь не всем ласково улыбается…

А ведь знал, что дело вовсе не в судьбе и не в счастливой звезде. Чих отдавал работе всего себя без остатка. Спросить у него: «А когда же, Михаил Павлович, ты для себя живешь, для личного?» Он, пожалуй, даже удивится такому вопросу. А шахта это что — не личная жизнь? Это не для себя? Можно, конечно, и пару часов у телевизора посидеть, и с женой в кино или театр сходить, и интересную книжку почитать, да ведь все равно в это время большей частью о шахте думаешь. Как оно там, все ли в порядке?..

Иногда придет с работы, скажет дома: «Ну, дела отлично идут. Можно отдохнуть покапитальнее…» И начнут с женой планы на вечер строить: в парке часок погулять — раз, приболевшую родственницу навестить — два, на последний сеанс в кино сходить — три… И потом — хорошенько выспаться.

И вот они гуляют в парке. Ходят по аллеям, смеются, что-то там вспоминают о прошлом, спорят, где лучше отпуск провести: на море ли поехать, на Байкал или еще куда…

— Давай посидим на скамье, — просит Михаил Павлович. — Вон там, под кленом.

Садятся. Михаил Павлович нет-нет да и взглянет на часы. Вроде бы так, по привычке. Вроде бы от нечего делать. Но жена подозрительно спрашивает:

— Ты чего? Ты чего засуетился?

— Я? Ничуть. Сидим же… Все нормально…

Но как обманешь человека, с которым прожил десятки лет и который знает тебя, как свои пять пальцев. Жена смотрит ему в лицо и немножко грустно улыбается:

— Вот и погуляли… Выкладывай, что у тебя.

— А и сам не знаю. Беспокойно как-то… Бывает у тебя вот так: будто и причины нет, а беспокойно? Бывает?

— Бывает. У всех оно так бывает…

— Да?

— Да.

— В лаве, понимаешь, когда уходил, порода вдруг пошла… Как оно там сейчас… Михаил Петрович просил: «Наведайся, мол, на всякий случай».

Вот и все. Теперь, когда ему стало «беспокойно как-то», уже ничего не сделаешь. Ничего. Всё от него отдалится, все станет ненужным и неинтересным. И вечер потускнеет, и желание посмотреть новый фильм исчезнет, и сидеть на этой вот скамье под кленом или бесцельно бродить по парку покажется нудным занятием. «Как оно там сейчас?» — вот единственное, что неотступно будет занимать его мысли.

И теперь лучше уж не терзать человека, лучше уж постараться до конца его понять и не носить в душе на него обиду. Не в первый ведь и не в последний раз слышишь от него это слово: «Беспокойно». И знаешь, что по-другому он не может…

Знает об этом и Богдан Тарасович. Да еще как отлично знает! Порой сам себе признается: «Горит человек! Такому не одну, а три Золотых Звезды Героя не жалко!» И все же черная зависть точит и точит Богдана Тарасовича, и ничего поделать он с собой не может. Потому и плетет — хоть немножко, а все-таки легче станет…