Черные листья

Павел понимал, что сделать это будет нелегко. Он помнил, как скептически, почти насмешливо отнесся Богдан Тарасович к его словам: «Революция в отношениях между человеком и машиной уже сегодня, сейчас несет в себе коренное изменение места и роли человека не только на производстве, но и во всей системе общественных связей — не придаток к машине, не продолжение ее, а хозяин, творец, наладчик, программист, технолог…» Павел взглянул тогда на Бурого в тот самый момент, когда произнес слово «творец», и услышал, как Богдан Тарасович хмыкнул. Громко так, чтобы остальные слышали, и даже толкнул соседа в бок — слыхал, мол, как чудит наш новый горный мастер?

Да, убедить Богдана Тарасовича в необходимости многое переосмыслить будет нелегко. Но если это удастся — поддержка бригадира окажется полезной. В конце концов, Симкин от бригады дальше, чем Бурый, притом Бурый — человек упрямый, если уж что решит, то его не остановишь.

Павел явился на шахту задолго до начала смены, однако Богдан Тарасович был уже в нарядной. Сидя в одиночестве за длинным дощатым столом, он, подперев голову одной рукой, о чем-то, кажется, глубоко задумался. В пепельнице еще дымилась почти до конца докуренная сигарета, а во рту бригадира уже торчала другая, он поднес к ней огонек зажигалки, но не прикуривал, словно чего-то выжидая. И на вошедшего в нарядную Павла Бурый не обратил никакого внимания, то ли не замечая его, то ли не желая отвлекаться от своих мыслей.

Павел сел прямо напротив него, положил руки на стол и после целой минуты молчания, во время которой с любопытством смотрел на замершего в неподвижности бригадира, сказал:

— Доброе утро, Богдан Тарасович!

Тот медленно поднял глаза, тоже почти целую минуту молчал, потом наконец ответил:

— Здоров будь, Селянин. — Прикурил сигарету, затянулся дымом, кашлянул. — Чего явился в такую рань? Думки, небось, разные одолевают?

— Одолевают, Богдан Тарасович, — улыбнулся Павел. — А вы?

— Я? Я нормально. Бригадиру сам бог велел приходить раньше других. И бог велел, и начальство… Ты начальство почитаешь, Селянин?

Вопрос был настолько неожиданным, что Павел не сразу нашелся, что ответить. А Бурый, насмешливо глядя на него, переспросил:

— Начальство, спрашиваю, ты почитаешь? Ну, скажем, меня. Начальник я или нет?

— Начальник, конечно, — ответил Павел. — Бригадир — большая сила.

— Вот-вот. Сила… Сила, говоришь? А в чем она? В том, что могу дать заработать людям больше, а могу и меньше? Так? Или нет?

— Не так, Богдан Тарасович. Это не главное. От вас зависит очень многое: и выполнение бригадой плана, и производительность, и настроение людей, отношение их к работе, даже, если хотите, к жизни вообще…

— Чего-чего? От Бурого зависит, как и чем живет Никита Комов? Махну-ул, милый мой! А если б и зависело — мне-то что? Никиты Комовы все одинаковые. Внешне, конечно, разные: у одного холка жирнее, у другого худее, один три пуда через голову швырнет — и не крякнет, другой лопату с антрацитом еле подымет, а нутро одинаковое… Чего улыбаешься? Я же не говорю, будто нутро это гнилое — доброе оно, крепкое, только разницы между Комовым и этим самым Голопузиковым — никакой. И я с ними одинаковый, и ты. Рабочие мы — вот и весь сказ. Понял, Селянин? Слушал я тебя на совещании у директора и удивлялся: малый ты вроде неглупой, а несешь такое, что хоть стой, хоть падай… Революция в душе человека… Какая такая революция? Ты или твой Лесняк умней Батеева? Батеев тебе дал машину — вкалывай на ней до седьмого поту и никому мозги не морочь. Творе-ец! Это Голопузиков, что ли, творец? Смешишь ты людей, Селянин, как клоун, прошу извинения… Хронометрами обзавелся, секунды считаешь, цифирьками разными головы людям забиваешь — да кому оно нужно это, скажи на божью милость? Взбаламутил людей, ходят они, как потерянные. На рабочих перестают похожими быть. Один какую-то хреновину чертит, как бы, дескать, нишу пошибче обработать да меньше сил приложить, другой антрацит на крепость в лабораторию тащит, будто специалистов нету, третий еще чего-нибудь морокует — скажи, шахтерское это дело?..

— Шахтерское, Богдан Тарасович.

— А почему раньше такого не было? Люди дурнее вас были?

— Машины не такие умные были. Проще… А потом еще вот что, Богдан Тарасович: раньше тысячу тонн в сутки на лаву если бы добыли, чуть ли не сказкой считалось бы. А сейчас это в норму входит. Почему? Как раз потому, что шахтеры хронометрами обзавелись, цифирьками не брезгуют, секунды считают, в графики заглядывают…

Бурый досадливо махнул рукой:

— Муть! Муть, говорю, Селянин. — Он подался к Павлу и почти шепотом, хотя никого, кроме них, здесь не было, сказал: — Ты мне честно ответь — куда клонишь? Под кого копаешь? Слыхал я, как Комов говорил Лесняку: «А «тихому змею» властвовать недолго осталось. Он же синус от косинуса отличить не умеет. Спроси у него, в какие доисторические эпохи уголь образовывался, он тебе, знаешь, что ответит? Мне, скажет, ваши эпохи до фонаря, мне уголь давай…» Чья работа, Селянин? Не твоя?

— Зачем же мне под вас копать, Богдан Тарасович?