Черные листья

В другое время Андрей Андреевич уже давно не постеснялся бы крупно поговорить с Павлом один на один и даже сделать кое-какие выводы, но, кроме всего прочего, он видел в Павле и задатки, которые не могли его не тронуть. Селянин, конечно, человек до конца честный, прямой, а таких людей не уважать нельзя. Однако главное — у Селянина светлая голова, цепкая хватка, он настоящий инженер, и не надо быть провидцем, чтобы понять: Селянин пойдет далеко. И дай бог, чтобы он не остановился на полпути — такие люди горнякам нужны позарез. Надо только поставить его на место, отрезвить, подвести ближе к реальному положению вещей…

Радовал начальника участка и тот факт, что Павел с таким рвением взялся за Устю. Правда, Андрей Андреевич в душе был убежден: струговый комплекс «УСТ-55»» еще не доведен до нормы, с ним надо бы повозиться не производственникам, а Батееву со своими коллегами, но и останавливать селянинский порыв он не думал. Наоборот, он уже несколько раз и сам собирался подключиться к Усте, но пока на это недоставало времени: в шахте, на участке Андрея Андреевича, нарезали новую лаву, у проходчиков все время что-то не ладилось, а тут еще в другом забое сплошняком пошла ложная кровля, породой завалили всю лаву, и Симкину пришлось вертеться, как белке в колесе…

И вдруг вот это совещание у Кострова, на котором Селянин обвинил его, Симкина, в ограниченности взглядов на процесс научно-технической революции, в недопонимании роли рабочих и так далее и тому подобное. И что более всего обидно, Тарасов Селянина поддержал. Руденко — тоже. А если по-честному, то за исключением Каширова, Бурого и главного инженера шахты, Селянина хотя и молча, но поддержали и все остальные — не почувствовать этого Андрей Андреевич не мог. Как не мог простить Селянину и открытого, по сути дела, грубого выпада.

Придя в тот день домой, Андрей Андреевич в крайнем раздражении сел за обеденный стол, налил себе и отцу, шахтеру-пенсионеру, по рюмке водки, молча выпил, поковырял вилкой мясной салат с любимым своим зеленым горошком, но тут же отодвинул тарелку и, глядя куда-то в пустоту, забарабанил пальцами по клеенке. Отец спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Случилось. Твой сын, оказывается, не инженер, а так, ни то ни се. Дальше своего носа он ничего не видит.

— А если спокойнее, — сказал отец. — Если понятнее?

— Спокойнее? А ты смог бы спокойнее, если бы какой-нибудь мальчишка начал тебя поучать, как рубать в забое уголь?

Андрей Петрович Симкин пожал плечами:

— Если тот мальчишка рубал бы в забое уголь лучше, чем я, можно и у него поучиться. Беда невелика, сынок.

Симкин вскинул глаза на отца, хотел сказать что-то резкое, но промолчал. Отца своего он по-настоящему любил, хотя почти никогда не проявлял по отношению к нему той сыновней нежности, которую обычно проявляют дети к родителям. Да отец вряд ли и нуждался в ней, потому что сам по натуре был человеком весьма сдержанным в своих чувствах. Между ними давно уже установились ровные, взаимно уважительные, похожие на добрые, товарищеские отношения.

— А если бы тот мальчишка, — продолжал Андрей Андреевич, — при всех, на каком-нибудь совещании, взял да и выпалил: шахтер Андрей Петрович Симкин — человек недалекий, ограниченный, чуть ли не консерватор, ты и эту пилюлю проглотил бы молча?

— Давай-ка без загадок, Андрей, — сказал отец. — Что обижен ты кем-то — вижу, а кем и за что — не ведаю. Ну?

Симкин, ничего не преувеличивая и ничего не сгущая, рассказал отцу обо всем, что произошло. Хотел говорить спокойно, даже с оттенком иронии, но часто с этого тона срывался, и отец видел, как остро он переживает случившееся, как больно его задели обвинения Павла Селянина. В то же время старший Симкин не мог про себя не отметить и такой детали: говоря о Селянине, сын не чернит его, не поливает грязью, а прямо признает, несмотря ни на что, — Селянин человек честный, инженер грамотный и шахту любит. Последнее обстоятельство в глазах Андрея Петровича играло особую роль. Что же касается стремления Селянина сделать из рабочих каких-то особых людей — тут надо подумать. Во-первых, каких особых? Сделать из них своих первых помощников?..

— Профессоров! — угрюмо сказал Андрей Андреевич.

— Не горячись, сынок. Думаешь, если я в отставке, то ничего уж и не знаю? Вон, гляди, во всех газетах это есть — научно-техническая революция. Читаю. Думаю, размышляю. О-ох, и завернули дело! Тут одним по́том битву не выиграешь! Головы нужны!

— И ты туда же! — воскликнул Андрей Андреевич. — И ты за профессоров?

— Я? Я — что! Я только говорю, что эта самая научно-техническая революция не одного человека переделает. Душу его заново перекроит. Без этого не обойдется, сынок. По моему разумению, человек не только на работу свою по-другому глядеть начинает, но и на жизнь свою. В общем, так сказать, масштабе. Или нет?

— Ты тоже по-другому начинаешь на жизнь глядеть? — усмехнулся Андрей Андреевич. — Что-то я этого не замечал.