Черные розы для снайпера

– Когда женщина умерла, у нее произошло расслабление кишечника. Те, кто был с ней в квартире, вытерли заложницу как смогли. В ванной лежат грязные простыни. Уже тогда они хотели как-то использовать мертвое тело, чтобы уйти из квартиры. Узнай вы, что заложница мертва, вы бы сразу пошли на штурм.

– Подожди, почему «они»? По всем данным, террорист был один.

– Это была женщина. Я видела ее глаза в прицеле, это женщина или очень молоденький паренек. А мертвая женщина весьма в теле. Такую трудно переносить, приподнимать. Но вы правы. Вдвоем уйти трудно. Она была одна, она сильная, и она ушла при ваших людях.

Майор вскакивает, оглядывается, словно только что заметил суету – принесли носилки, фотограф убирает аппаратуру, доктор кричит на служивых, в кухне звенят посудой – обыск и тщетная надежда найти хоть какие-нибудь отпечатки.

– Ушла, значит, – говорит майор в раздумье. – За дверью – мои люди, с крыши на веревках – в окно – мои люди. Покажи, каким образом она ушла!

Ева вздыхает и смотрит на часы.

– Есть показать, – она идет в соседнюю комнату, осматривает кровать и шкаф, маленький столик и старинное трюмо. На трюмо – выставка коробочек и пузырьков. – Окно открыто! – Ева оборачивается к двери и видит, что с майором вошли за ней в комнату еще трое и смотрят, застыв лицами, словно в ожидании фокуса. Ева высовывается в окно. – Ладно, ухожу.

Она влезает на подоконник, и мужчины задерживают дыхание, потому что Ева делает все медленно, движения ее плавные и осторожные – черная ящерица с панцирем бронежилета.

– Время засекли? – Женщина оглядывается, ставя ногу на выступ снаружи, трое мужчин дергаются и одновременно смотрят на часы. Ева делает один шаг по выступу на стене, влипая в кирпичную кладку. Этого шага ей хватает, чтобы дотянуться до веревки, по ней спускались с крыши спецназовцы. – Я ушла.

Отталкиваясь ногами от стены, Ева поднимается на крышу. Луна бледным отекшим лицом проглядывает сквозь быстро плывущие облака. Ева пробегает по крыше, выхватывая взглядом свежие окурки, – здесь, наверное, ребята ждали сигнала спускаться, тускло светится горлышко пустой бутылки от пепси. Короткоствольный автомат лежал за выступом воздуховода, в голубиной пачкотне, ничем не прикрытый, одинокий и даже какой-то беззащитный.

– Эй! – Неугомонный лейтенант по приказу командира взобрался за ней по веревке на крышу и кричал издалека. – Нашла чего? Ты смотри поосторожней, не трогай! – Он подбежал, увидел оружие и восхищенно присвистнул. – А то в прошлом месяце в подвале милиционер поднял найденный автомат, его в клочья разнесло. Заминировали. И куда ты, допустим, отсюда денешься потом?

– Можно спуститься на металлическом захвате по проводу вон на ту крышу внизу. А можно по пожарной лестнице до ближайшего окна в другом подъезде. А может, она сидит рядом. Подладилась под луну и спрятала свою тень.

Лейтенант расстегнул кобуру и огляделся.

– Навряд ли. Сбежала небось. Чего ей сидеть здесь?

– Что она потребовала, когда захватила заложницу?

– Да мы, пока ты не сказала с крыши, что это женщина, и не знали – она вообще или он! А насчет требований… Это очень закрытая информация. – Лейтенант важно кивнул, нахмурив брови, Ева поняла, что он ничего не знает. Она почувствовала, что устала, но нашла пожарную лестницу, опробовала ногой тонкую металлическую перекладину-ступеньку и стала спускаться. На уровне двенадцатого этажа в летнюю мокрую ночь было распахнуто окно, Ева шагнула на карниз, держась одной рукой за лестницу, и почти свалилась на целующуюся на подоконнике парочку.

Ее ждали на улице. Человек пять тихо переговаривались и курили. Ева подошла к самому высокому.

– Пожарная лестница. На двенадцатом этаже открыто окно в подъезде. Следов никаких. – Ева показала рукой вверх.

– И у нас с отпечатками ничего. А вот автомат с крыши пахнет духами, так что наш майор тебя жутко зауважал! Может, понюхаешь и по запаху определишь возраст и сексуальную ориентацию? – Ева не видела лица говорившего, в темном дворе света не было, только фары служебных машин разрезали ночь, выхватывая кое-где тяжелую мокрую зелень кустов сирени, да светились одинокие окна. Пробегали служивые, снимая оцепление.

– Не хохми, все это очень грустно. – Еве не хотелось ругаться.

– И почему это грустно? Это же конкретно – улика!

– Это не улика. Это говорит о том, что работал не профессионал. Вот и найди теперь террориста-любителя, хохмач.

– Да ладно! От тебя тоже пахнет, скажешь, нет?! А нам столько наговорили! Уж похлеще тебя, наверное, профессионала не найти! Ты же полезла на крышу стрелять при полной раскраске на лице и с «Шанелью» какой-нибудь! Баба – она и есть баба!

Ева отвела голову в сторону и посмотрела в осветившееся слабым светом лицо перед ней. В возрасте и челюсти стискивает, значит – злится.

– Да меня с праздника выдернули. Из-за стола почти.

Мужчина перед ней затоптал окурок и сплюнул.

– Подвезти? – спросил он уже другим тоном.