Черные собаки

— Послушайте, вы оба! Вы находитесь в параллельных измерениях, вне зоны компетенции друг друга. В задачи науки не входит доказывать существование или отсутствие Бога, а измерение Вселенной не имеет отношения к духовным поискам.

В ответ — озадаченное молчание. Мне показалось, они ждут, что я скажу дальше. А потом я услышал, как Бернард тихо сказал (или это я заставил его сказать), обращаясь к Джун, а не ко мне: «Все это, конечно же, очень интересно. Однако Церковь всегда старалась поставить науку под свой контроль. Всю систему знания, если уж на то пошло. Взять хотя бы случай Галилея…»

И Джун тут же перебила его: «А не Церковь ли в течение целых столетий в одиночку поддерживала в Европе какую бы то ни было ученость? Помнишь того человека, который, когда мы в 1954 году приехали в Клюни, провел нас по библиотеке?..»

Когда я позвонил домой и пожаловался Дженни, что я, должно быть, схожу с ума, она с радостной готовностью отказалась меня утешать.

— Ты же так хотел узнать о них побольше! Ты их упрашивал, ты их обхаживал. Вот и получил, что хотел, вместе с их разборками и всем прочим.

Она пришла в себя после второго по счету приступа смеха и спросила, почему я не записываю все, что они говорят.

— Смысла нет. Они талдычат одно и то же.

— А я тебе что говорила? Но ты же не слушаешь. Разворошил муравейник, вот тебя и наказали.

— Кто?

— Это ты у матушки моей спроси.

В самом начале очередного ясного дня, вскорости после завтрака, я забросил все дела, отодвинул подальше все свои умствования и с роскошным чувством прогульщика надел дорожные башмаки, отыскал крупномасштабную карту местности и сунул в рюкзак флягу с водой и пару апельсинов.

Я пошел по тропинке, которая начинается сразу за bergerie и ведет на север по-над сухой лощиной, через рощи каменного дуба и, прежде чем подняться на плато, выписывает зигзаги у подножия массивного утеса Па де ль'Азе. Если идти хорошим шагом, то через полчаса я уже буду стоять наверху, на Косс де Ларзак, где сквозь сосны сквозит прохладный бриз и открывается вид на Пик де Вису, за которым примерно в шестидесяти километрах южнее сияет серебряная заноза Средиземного моря. Я пошел по песчаной тропинке через сосновые рощи, мимо известняковых выходов, из которых дождь и ветер вырезали подобие древних руин, а потом — на открытую пустошь, которая поднимается вверх к Бержери де Тедена. Оттуда видно все плато, через которое до деревни Сан-Морис-де-Наваселль можно дойти за несколько часов. От деревни километрах в полутора — огромная расщелина Горж де Вис. И где-то там, если взять чуть влево, на самом краю ущелья стоит дольмен де ла Прюнаред.

Но для начала нужно было вернуться немного назад, через рощицу, в Ла-Вакери. Есть некое простое удовольствие в том, чтобы входить в деревню на своих двоих и покидать ее тем же манером. Тогда какое-то время можно тешить себя иллюзией, что, в отличие от остальных людей, чья жизнь вертится вокруг дома, работы и социальных связей, ты самодостаточен и свободен и не обременен ни собственностью, ни обязательствами. Этого великолепного чувства легкости никак не достичь, если ты проезжаешь сквозь деревню на машине, встроившись в транспортный поток. Я решил не заглядывать в бар ради чашечки кофе и сделал остановку только для того, чтобы пристальнее рассмотреть попавшийся по дороге памятник и переписать в блокнот выбитую на постаменте легенду.

Из деревни я вышел по боковой дороге и вскоре свернул с нее на север по живописному проселку, который ведет к Горж. В первый раз с самого момента прибытия на душе у меня было легко, и я чувствовал, что моя былая любовь к этой пустынной части Франции возродилась в полной мере. Навязчивая песенка извечной ссоры между Джун и Бернардом начала затихать. А вместе с ней и беспокойное возбуждение, оставшееся от Берлина; было такое впечатление, будто многочисленные крохотные мышцы у меня на шее понемногу расслабляются и по мере того, как это происходит, во мне открывается обширное и тихое пространство, как раз под стать широким просторам, раскинувшимся вокруг. Как обычно бывает со мной в моменты счастья, я подумал о том, как складно все выстроилось в моей жизни начиная с восьми лет и до Майданека, и еще раз напомнил себе, как мне повезло. В тысяче миль отсюда, в одном из миллиона домов или неподалеку от него, были Дженни и четверо наших детей, мое племя. Мне есть о ком заботиться, жизнь моя стабильна и благополучна.

Дорога была ровной, и я шел размеренным, широким шагом. План будущей книги начал понемногу вырисовываться передо мной. Я думал о работе, о том, как реорганизовать свой офис, чтобы людям удобнее было в нем работать. Вот такого рода планы и крутились у меня в голове всю дорогу до Сан-Морис.