Черный альпинист

Набрал в холодильниках и ящиках на продовольственном складе консервы (икра, компоты, фаршированные перцы, ветчина), брикеты сливочного масла, мерзлые буханки пшеничного хлеба, несколько тушек кур, шоколадные конфеты и заварку для чая. Прихватил три бутылки «Каберне» — видимо, солдатня сухим вином пренебрегла. А чтобы все унести — нашел удобный станковый рюкзак «ермак», ботинки для Марины, горные и 37-го размера, а то она в сапожках намучилась сегодня. Решил взять в подарок ей роскошную альпийскую куртку на гагачьем пуху. Вообще, на складах можно было найти что угодно из брошенного на турбазе туристами, — уезжали все наспех, в панике, многие и пешком ушли вниз, к селам, налегке…

Приволок добро к Марине в дом. На пару потрошили и варили кур, накрыли обильный стол, долго ели и пили вино. Он сказал ей, что только что прочитал в дневнике сторожа — Альпиниста на турбазе уже не встретить, его приютил бывший директор, Евсей, который живет за перевалом, построил там коттедж под Жингаши.

— Я его помню, — сказала Марина, — я приходила сюда, в этот дом, на поминки Саши. Евсей тогда старшим инструктором был. Тахир, мерзавец, не пошел, сказался больным, он из номера носа не высовывал. И мне хотел запретить, но я пошла. А Евсей на меня накричал, сказал, будто и я виновна в гибели его Саши. Может быть, в чем-то он прав? Но зачем он меня шлюхой назвал? Дурачок, я с Сашей впервые в жизни занялась сексом. Ты представляешь? Зачем он меня тогда оскорбил?

— Я прошел через море обид, — сообщил ей Борис. — В детстве пацаны мне кричали чуть что: фашист! Гитлер! Я и дрался, и ревел, и у родителей защиты искал. А отец был из ссыльных, делал ракеты на заводе Кирова, тихий и равнодушный ко всему. И мне казалось, что из-за национальности, из-за него я кругом предатель и изгой. Не отмыться. Я думаю, не из-за этого ли я сунулся в КГБ? Решил доказать чистоту помыслов и личную преданность Владимиру Ильичу. Дурак, в этом городе все — потомки ссыльных, каторжан, кому и что здесь докажешь!

— Ну и доказал личную преданность? — осведомилась Марина.

— Год назад мои старенькие родители и младшая сестра уехали в Штудгарт. Там родичи отыскались. У стариков есть свой домик и пенсия. У сестры хорошая работа и жених. А мне даже в гости к ним нельзя, в визе отказано. Потому что шпионом меня считают, а я вообще из другого ведомства, из контрразведки. Смешно, да? Оказалось, что я не там и не тем доказывал. Теперь до гроба гнить в вонючей юрте, закусывая сырым вонючим бешбармаком? Или что, начать работать на немцев, чтобы поверили? Тахир вот пытался, без толку…

— Что пытался? — удивилась Марина.

— Он, бедолага, и на казахов, и на узбеков, и на русских против казахов попытался работать. На высший пилотаж пошел, но быстро звезда супершпиона Нугманова завертелась в глухом штопоре. Все от продажного отказались.

Марина задумалась над его рассказом. Ей стало очень жалко и самого Бориса, и глупого, злого, несчастного Тахира. Сами собой потекли слезы.

— Ты чего это? — удивился Пабст.

— Зачем все это нужно? Эти спецслужбы, разведки, жестокие и идиотские хитрости…

— Ну, говорят, это простые мужские игры. В них здорово играть сначала, потом догадываешься, что шансов выиграть у рядового участника мало, совсем мало. И то, если только не по правилам.

— А что с Тахиром будет? — утирая слезы, спросила Марина.

— Ну, все же дядюшка в силе, — прикинул что-то в уме Борис, — если да кабы, пройдет по струнке, глядишь, оставят на службе. Убивает он здорово, я сам посмотрел, ужаснулся. Он так убивает… будто бы картину мастер рисует или ювелир алмаз шлифует.

Была глубокая ночь. Третья бутыль «Каберне» опустела, двоим на пустой турбазе стало одиноко и грустно. И когда Борис привлек ее — Марина не отталкивала его, сама прикорнула на плече. Ей хотелось спать, а ему совсем другого. Решила, что это хороший и добрый парень, впереди у нее Бог знает что, пусть им сегодня станет спокойно и чуть радостно.

— Ты в Бога веришь? — спросила у Бориса.

— Да, но в своего. Я протестант, — он нисколько не удивился вопросу.

— Тебе надо стать православным, — сообщила она, — смотри, как красиво звучит: православный. А протестант зачем-то протестует. Господи, как глупо. Не надо протестовать, надо верить и славить. Ты иди к нам, к православным…

— Я уже иду, — сообщил Борис, стягивая с нее свитер.

Под свитером была кофта со множеством мелких пуговиц, Пабст взмок, пока разобрался с каждой. Под кофтой плотная байковая рубаха, и наконец Марина осталась в майке, под которой угадывался лифчик. Он одним махом стянул свои облачения, оставшись голым по пояс. Засунул руки ей под майку, она завизжала и отклонилась.

— Ледышки! — заявила.

Он пошел, сильно качаясь, греть руки и тело к печи.

— Воду в кастрюле нагрей, — посоветовала Марина, — мы такие грязные, вонючие.

Бросал полена в топку, глядя на нее. Девушка сняла джинсы, оставшись в трусиках и шерстяных толстых носках. Она сняла кастрюлю с закипевшей водой, попросила его выйти.

— Там же холодно! — взмолился Борис.

— Ладно, отвернись.