Черный альпинист

— Здесь другие боги, Таха. Поверь мне, я же знаю, о чем говорю.

— Это ты, Сашка? — спросил Тахир.

— Чего спрашиваешь, сам знаешь.

— Зачем пришел? Мне некогда, маньяка вашего поджидаю.

— Не спеши. Есть у тебя время для разговора. Я тебя тоже долго ждал. И думал, что никогда ты на Тянь-Шань не придешь.

Молчали.

— Может быть, про Марину пришел спросить? Ничего хорошего у нас не получилось. Есть сын, есть деньги, богатство, а она мужика на стороне нашла. Ты хоть помнишь ее?

— Да, иногда вспоминаю. Но спросить хочу о тебе. Как ты живешь, что ты решил, к чему пришел…

— А паршиво все у меня. Дураком оказался, дураком к Аллаху уйду, переучиваться. Или в мусульманском аду вариться.

— Скажи мне. Я сам так и не понял Ты убил меня? Или я сам свалился тогда?

Тахир долго не мог ничего сказать — жутко стало, но он догадывался, что настало время говорить начистоту, — другого времени и другого собеседника не будет.

— Как было, теперь и я не расскажу. Но я считал и сейчас считаю, что убил тебя. Я хотел убить, пошел и убил тебя, чтобы отомстить. За позор, за боль, за утрату любви. Кроме нее, я никого и никогда не буду любить, а ты тогда походя испоганил все. Навсегда.

— А ты сравнивал после, что ты потерял и что приобрел?

— Нет. Я пытался, но это не для меня занятие — сравнивать, взвешивать. Нет весов, гирек, я не торгаш. Я воин. Ты знаешь.

— Ладно, зайдем с этой стороны. Ты воин, ты говорил, что жаждешь воевать за справедливость. Убив меня, как ты сам сказал, ты пять лет воевал без передыху. Так? Защитил ты справедливость?

— Нет. Но я карал виновных.

— Тогда ты не воин. Воин защищает дом, семью, людей, а не убивает во исполнение приговора. Ты палач.

— Да. Что-то я напутал, сам понял, понял, что стал палачом. За меня решают, кто достоин смерти, а меня посылают убивать.

— А решать может лишь Бог. И если ты палач, ты проклят. И твоим Аллахом, и людьми. Справедливых войн не бывает, — ты видел справедливые войны?

— Наверное, нет.

— Их не бывает. И справедливых приговоров не бывает. Никто из людей не вправе выносить приговоры. А палачи — это проклятые люди. Что дало тебе твое дело?

— Я тебе всегда говорил, Сашка, я в демагогии не силен. Есть страна, есть суд, есть мои командиры. Им решать, где я воюю.

— Нет той страны. Другая страна, и натравляет она тебя, пса, на новых врагов. И ты уже рвешь и умерщвляешь всех подряд. Да или нет? Мне скучно повторять, реши, и я уйду.

— Да, — сказал Тахир, — да, будь ты проклят. Ты балаболка, и тебе не приходится решать таких вопросов.

Сашка ничего не ответил на его грубость. От луны в небе отстало облако, заструился свет — и Тахир увидел белого, полупрозрачного призрака перед собой. Сашка сидел на карнизе, свесив в пропасть ноги.

— Мне интересно, что ты нашел, что приобрел. Хоть что-то ты должен был найти! Ты живешь, ты один, а не я, не мы. Зачем-то, для чего-то ты живешь! Пожалуйста, постарайся, объясни мне, для чего же…

— Не знаю, Сашка. Злобы на десятерых. Я их всех ненавижу, всех, вас всех. Всех, кто вокруг меня обитает. Я себя боюсь и ненавижу. Я хотел хоть что-то любить. Хоть кого-то… Сына, жену, мать, а их у меня тоже отбирают. Люди, жизнь отбирает. Будто я сам как зверь и все от меня бегут прочь.

— Ну так сделай с собой что-то! Пойми, в чем ты не прав, Пойми что-то. Ты неправильно жизнь понимаешь. Есть еще время, есть возможность.

— Да, да, конечно. Это пошло, процесс пошел. Я другой, чем вчера, это точно. Есть шанс, в котором нет правил. Верно?

— Верно, — сказал Сашка, неудовлетворенно макнул рукой и исчез.

— Я что-нибудь сбацаю, — кричал ему вслед Тахир, — чтобы всем не по себе стало! Чтобы тошно стало им, а мне весело! Ха-ха-ха, вот это правильно, обалдеете у меня! Прощай, я начинаю свое дело!

И какая-то идея ослепила его, затмила все, отодвинула все дела. «Сейчас, сейчас, — шептал он, — я быстро, я им сбацаю, сыграю марш…» Собрал вещи в рюкзак, покидал части винтовки, сверху «стечкин», нацепил рюкзак на спину и пошел вниз по тропе, — казалось, что луна освещает тропу еще отчетливей и удобней, чем дневное солнце.

И словно шайтан вел его за руку: нелепо взмахивая руками, рискованно прыгая, смело вышагивая по расползающейся гальке, он ни разу не упал, не оступился, не сорвался со скалы. Не зная и не ведая тропы, безошибочно шел к пока еще неведомой цели. Когда перед ним запрыгала невнятная при луне уродливая тень, Тахир обрадовался, заорал хрипло:

— Не спеши, парень. Мы вместе, вместе поработаем…

Часа в три утра под бледнеющими звездами, под черно-лиловым небом, он и Черный Альпинист сидели на корточках у ручья. Маньяк, подвывая, обмывал сквозную дырку в плече от пули Тахира. Тахир жадно пил из ладони, шумно фыркая и с радостью поглядывая на тот берег. Там стояли одноэтажные дома, тускло светил один фонарный столб, брехали собаки. Под ветром на веревках прямо у ручья гулко хлопало и вздувалось мокрое белье. Снега здесь, у села, почти не осталось, — выпало мало или подтаял за два жарких дня.

— Ну что, паря, двинули? — спросил Тахир, утирая мокрую нижнюю челюсть.