— По содержанию, — мать кивает и отпивает из собственного бокала. — Над подачей стоит основательно поработать, это и правда застало меня врасплох, — след ее помады пятнает стекло, — и прошу, Вигланд, не принимай на свой счет, меньше всего мне хочется омрачать семейные отношения политикой.
Прежде, чем тот ответит хоть что-то, Каллен спешно прощается со всеми, оставив их разбираться во всем без его участия, и, едва не переходя на бег, торопится к выходу. Мать в растерянности кивает ему на несчастную баронскую дочь, по-прежнему томящуюся с родителями, к которым уже присоединились по крайней мере трое собеседников, но он предпочитает сделать вид, будто ничего не видел. Уже на выходе из зала Каллен слышит, как дядя и Тадред в сопровождении супруг оказываются приглашены на ужин в доме родителей, и мысленно отмечает себе не соваться туда ни под каким предлогом. Пусть в этот раз они получат Гардрада.
На улице он жадно глотает прохладный, но вместе с тем опьяняюще свежий воздух, прислонившись к стене театра подальше от главного входа, когда получает короткое, но крайне интригующее сообщение от Ирвина:
“Я знаю, чем ты займешься сегодня вечером”
Уже в следующий миг перед его глазами появляется текст, и во рту резко пересыхает, пока ладони, напротив, намокают«Я обещал рассказывать эту историю целиком и без утайки, не обеляя в ней даже самого себя, как бы мне порой этого не хотелось, и я сдержу это обещание. Пусть вся эта история и не обо мне, мне лишь повезло и одновременно не повезло стать ее частью и свидетелем, в этот раз я позволю себе отдалиться от событий государственной важности, чтобы дать своим читателям чуть более полную картину того, как в мое время существовали те части имперской жизни, о которых в мое время никогда не напишут в учебниках истории и никогда не расскажут вслух. Я хочу верить, что там, где мои записи будут обнаружены, люди поймут и не осудят того, что я делал, но если эта надежда не оправдается, я готов смириться с этим уже сейчас, ведь стыжусь я вовсе не этого. Я стыжусь лишь того, чего я так и не сделал. Как бы сам я того ни желал, я так и не смог быть полностью и безоговорочно верным человеку, который дал мне все то, что я имел и имею сейчас. Тому, без кого я погиб бы бесславным и одиноким пьянчугой где-то на задворках империи. Моему императору.»
* * *
Несмотря на высоту потолка и просторность самого главного зала, от курящихся тут и там благовоний жаркий воздух кажется густым, будто в легкие затекает вовсе не он, а жидкий поток всех существующих в мире запахов. Но так куда лучше, чем вовсе без них, успешно маскирующих тяжелый запах пота и иных характерных для подобного места выделений, естественных и не вполне.
Сегодня здесь оказывается людно — еще более людно, чем он привык видеть, и Дитриху приходится сгорбиться сильнее и дальше натянуть капюшон на лицо, когда краем наметанного глаза он замечает среди собравшихся нескольких знатных знакомцев. На их лицах совершенно одинаковые черные маски без всяческих узоров и украшений, скрывающие их от лба до верхней губы, а застежка его плаща, известная любому беспризорнику на всех трех островах Венерсборга, упрятана как можно дальше и заменена совсем неприметной. И все же, рисковать ему не хочется. Достаточно одного взгляда или звука голоса, одного характерного жеста — как привычка едва заметно дирижировать рукой в такт музыке, которую он подмечает у младшего сына имперского казначея, сидящего в нему знакомой чуть сутулой спиной. Всего одна неосторожность — и ты раскрыт.