Черный Дракон

С неверием Ада смотрит на то, как мимо нее наемник выходит из проулка, но не находит сил шевельнуться. Он не говорит, когда они встретятся снова, где они смогут найти его или где стоит ждать, пока он сам не найдет их. Ей ужасно хочется проснуться и увидеть вокруг себя настоящий мир, в котором не будет всей этой невозможной чепухи, а они спокойно выберутся из города и продолжат путь так, как это и планировали: перейдут реку через мост, о котором говорил ей Блез, а следом отправятся в Двинтилий, где, в конце концов, Ада сможет увидеть, как же живут подземные царства. К ее глазам подступают мерзкие непрошенные слезы. Не может быть так, чтобы происходящее вокруг и было реальностью, ей лишь надо проснуться, чтобы все наладилось. И пусть лучше каждый из этих двоих и дальше делает вид, будто другого не существует, погрязая в своих глупых детских обидах и упрямстве, чем они вновь заговорят друг с другом лишь для того, чтобы все обернулось вот так.

Она вздрагивает, вырываясь из капкана мыслей, и чувствует, как вместе с каплями дождя с ее ресниц срывается слеза. Ричард приваливается спиной к стене и сползает по ней вниз, держась за голову и невидящим взглядом смотря на дорогу перед собой. В проулке, под все усиливающимся дождем, их остается двое.

***

Уже знакомые гномы, в этот раз вдвоем оказывающиеся прямо в зале таверны, смотрят на них так, будто увидели призраков кого-то из собственных предков. Ставни здесь все так же наглухо закрыты, а в самом помещении стоит уютный полумрак. Ричард стягивает и осторожно встряхивает свой плащ, под которым им с Адой пришлось бежать последнюю часть пути, когда дождь окончательно обернулся ливнем, и Гардас, наконец, отмирает:

— Мы уж и не ждали вас снова увидеть. Неужто город совсем закрыли и не выпустили вас? А остальные ваши где?

Вопросы из него сыпятся, словно горох из порванного мешка, пока жестами он указывает рыцарю, как лучше расположить плащ у горящего в камине огня.

— Мы теперь вдвоем, — рассеяно бросает Ричард и опускается по другую сторону стола, за которым уже успела устроиться Ада. Она смотрит на него сквозь полутьму слабо освещенного зала и пытается придумать, что могла бы сказать ему во всей этой ситуации.

Пожалуй, из всей четверки они двое были худшим вариантом, чтобы остаться самим по себе даже в обычное время, сейчас же они, будто два холеных ягненка, вдруг брошенных пастухами, оказались наедине с бушующим ураганом, который во что бы то ни стало должны были остановить. Коннор был сообразителен и изворотлив, умел легко приспособиться практически ко всему и практически из всего отыскать выход… до этого момента. Блез, в придачу к тем же качествам, обладал хитростью и завидной беспринципностью. И их обоих теперь нет рядом, остались лишь два ребенка, взрощенных в богатых домах родителями, чьими стараниями никакие беды прежде не доходили до них, а жизнь была легка и беззаботна.

После холодной улицы Ада согревается в натопленном помещении, но нервная дрожь никуда не исчезает, и, зябко ежась, она обнимает собственные плечи. Ей не хочется никого винить, не хочется раз за разом бередить чужие раны и уже и без того ноющую совесть: она может понять чувства Ричарда, но не может винить Блеза за то, что он ушел. Она старалась понять их обоих, разобраться в том, каким они видят мир, и, как казалось ей самой, у нее даже начало получаться. Беда была в том, что сами они все никак не пытались сделать того же по отношению друг к другу, вместо этого упрямясь и препираясь, но Ада не могла их в том винить, слишком уж велики оказались различия между ними. И все же, совершенно неожиданно заставить ее и Ричарда разбираться со всем совершенно одних, было сродни бросанию не умеющего плавать ребенка в воду, только еще более жестоко и с куда меньшими шансами на благополучный исход.

Ада чувствует острую нужду сделать хоть что-нибудь, но ничего так и не приходит в голову. Первая казнь, которую ей довелось увидеть своими глазами, случилась в Траносе, и сейчас, вперив взгляд в столешницу, Ада раз за разом вспоминает ее, прогоняет перед глазами все, что видела и слышала там, в надежде на внезапное озарение.

Как именно заводили на эшафот осужденных? Как зачитывали их имена, преступления и приговоры? Был ли шанс вытащить их из темницы до казни и спасти от нее? Как вообще устроена тюрьма, как можно попасть в нее и, тем более, вывести из нее заключенного? Был ли шанс спасти кого-то из них по пути на площадь? Как их везли туда, когда, какими улицами и откуда все это можно было разузнать заранее? Мог ли хоть кто-то вмешаться в происходящее уже на самой казни и остановить готовую затянуться на шее петлю? Была ли хоть у кого-то подобная власть и, если да, почему он не воспользовался ею? Ада не знает ответов ни на что из этого. Она и представить себе не может, как возможно им помочь Коннору хоть самую малость, и осознание собственной бесполезности и бестолковости разрывает ее изнутри. Украдкой она смотрит на Ричарда и понимает — глубоко внутри он сейчас чувствует что-то очень похожее.