Черный Дракон

— Вы в этой вашей Долине и впрямь дикие, а? — Гарпия хмыкает. — Пока по всему остальному Материку эльфы как могли оттачивали умение убивать одним точным ударом в сердце, вы заставляли своих защитников корчиться и захлебываться собственной кровью?

— Кровь смывает былые грехи лучше воды, — возражает долинник не моргнув глазом. — И к чему дарить легкую и безболезненную смерть тем, кто берет на себя столь великую, но тяжелую ношу?

— Хорош ты о других рассуждать. И как же это тебя самого угораздило родиться, интересно?

— Сгорел заживо.

— Не повезло, — Гарпия пожимает плечами и от равнодушия, с которым оба способны говорить о подобном, Амиану становится еще больше не по себе. — Ну а что за ритуал у вас остался сейчас, когда настоящим абаддоном захочет переродиться разве что полный безумец?

— Тот, кто хочет стать защитником племени, должен провести неделю в священной пещере. Без еды, без воды, без огня, в полном одиночестве и не сходя с каменного пьедестала, на котором его оставят. А перед этим окропить вход в пещеру из своей руки, надрезанной священным кинжалом. Говорят, так, за время в пещере, простую кровь в ней должна заменить кровь воина прежде, чем эта самая рука вновь возьмет оружие, с которым воин отправится исполнять свой священный долг до самой смерти.

— А что же делается с теми, кто проваливается? Не поверю, что таких не бывает.

— Бывают, но редко. До священного ритуала допускают лишь единожды. Не справившиеся никогда не получат права считаться воинами и носить воинские метки на лице, — кончики его пальцев невольно тянутся к собственному чистому лицу, по памяти очерчивают на нем линии, что наносили на него глиной многие годы. — Ну а для своей семьи, — его голос словно бы не меняется, но вдруг начинает звучать так холодно, что кажется, будто упала температура по всей комнате, — они навсегда будут позорным клеймом.

Его глаза не двигаются, а сам он, казалось бы, ни к кому конкретно не обращается, но невольный взгляд, который Амиан вдруг бросает на молчащего Клыка, пускает новый холодок вниз по его спине. Тот сидит неподвижно, на все том же месте, но в его пристально смотрящих на брата глазах пылает ненависть, которой прежде в них не появлялось даже от воспоминаний о собственной жестокой и несправедливой смерти от рук имперцев. На переносице залегает складка, а верхняя губа будто вот-вот по-звериному приподнимется, обнажая крупные нечеловеческие клыки, но, стоит Амиану сморгнуть, хищное выражение уже покидает лицо долинника. Столь стремительно, что, если бы только не его тяжелый взгляд, все еще в упор направленный на брата, Амиану подумалось бы, что воображение играет с ним злую шутку.

— Вы о тех, кто абаддонами рождается, рассказать собирались, — напоминает он, забыв о страхе и почтении, лишь бы увести все подальше от непонятной ему, но явно весьма опасной темы. — Нет разве?

— Верно, — Гарпия кивает. — Напомни-ка, на чем ты меня перебил?

— На том, что первых абаддонов разводили эльфам на защиту?

— Да, точно… Так уж и есть, ты отчасти верно подметил, ничего особо путного в том, чтобы разводить их таким путем, не было. Они никогда не знали своих отцов, а матери скрывали от них правду, растили их внушая как могли любовь к своему народу, все это в надежде, что они смогут со всей искренностью принести себя в жертву ради его защиты. Но так появилось на свет лишь первое поколение абаддонов, все следующие, если они и рождались, должны были быть их потомками. Рожденными среди таких же, как они, родителями, что сами жили бы такой же жизнью. И так оно и было, пока на Материк не высадились люди. Абаддоны жили отдельно от людей, хоть и поблизости от них, сходились между собой и защищали этот мир, как и должны были. Пока… — речь ее становится чуть медленнее, словно она начинает куда более тщательно подбирать слова, пока, наконец, не запинается и не прочищает горло, прежде чем продолжить. — Никто наверняка не знает, как именно это произошло…

— Наверняка не знают, но ты уж точно в курсе, как считает большинство и вряд ли все случилось иначе. Скажи, как есть, — невесело хмыкает Гидра, — люди угрожали самому этому миру и потому в ответ им угрожали эльфийские абаддоны. И, так уж сложилось, что единственным орудием против них, которое оказалось в руках людей, был тот единственный слуга Беленуса, предавший его…