Черный Дракон

— Отчего же это не попасть? Ходы и по сей день остались, мало ли какая нужда может появиться, кто же все мосты позади себя обрубает, но знают их одни лишь только хранители тоннелей. Собственно, так они сами в Двинтилии и появились. Тварь знала, как сюда пробраться, смогла значит наши тайны разведать. Чтобы впредь такого снова не приключилось, их перестроили, но карт никаких не составляли, а все планы уничтожили. Хранители — они наши карты тоннелей и всех ходов и есть. Все их по памяти знают, могут если надо в любой уголок провести. К ним вам и нужно, если рискнете все же в заброшенный город сунуться, чтобы туда попасть и потом обратно выбраться, а я одного как раз неплохо знаю, могу и свести!..

Далеко наверху, в самом начале лестницы, скрипит и хлопает дверь, и лавиной эхо легко сходит к ним сквозь воцарившуюся тишину. На другом конце мастерской смолкают все звуки работы скульптора, и что-то звякает, опускаясь на стол, но он тут же вновь берется за дело, пока торопливые шаги спускаются к ним по древним ступеням и извилистым пролетам. Отзвук каждого шага не дает толком разобрать, как далеко успел зайти пришедший, и, хоть Коннор и ждал его появления в любую секунду, раздавшийся в дверях голос заставляет его вздрогнуть так сильно, что это замечает даже сидящий рядом Блез.

— Отец! Мне сказали, ты в мастерской с нашими гостями! Отец!

В спешке влетевший на порог гном замирает, едва увидев перед собой их двоих и, хоть он сразу и не понимает почему, Коннор тут же про себя отмечает, что тот должен быть еще ужасно молод. Лишь чуть погодя, присмотревшись повнимательнее, он замечает ясные голубые глаза и пухлые губы, приоткрывшиеся от удивления в выражении никак не подходящем прежде виденным ими суровым и важным гномам, скорее самому обычному мальчишке. Самым же первым, что и наталкивает его на эту мысль, оказывается вовсе не что-то, что он мигом увидел на этом лице, а то, чего он так и не находит, хоть и невольно ищет. Вместо густой бороды, спадающей на грудь и сверкающей богатыми украшениями, наготу его лица едва прикрывает светлая и местами немного клочковатая щетина, только начавшая становиться мягкой.

Вошедший, прежде так и стоявший на месте не отводя от них пристального взгляда, вдруг словно приходит в себя, отряхивает несуществующие крошки с бордового камзола испещренного золотой нитью и с почтением склоняет голову, тряхнув несобранными русыми кудрями. Прежде они столь важно лежали на его плечах, будто бы единственным их предназначением было заменять собой не растущую как следует бороду.

— Пусть благополучие не оставит ваших палат, имперские господа! — проговаривает он с излишней поспешностью, будто как Ричард опасается позабыть слова или же возмещает время, которое прежде бесполезно потратил на разглядывание высокорослых пришельцев с поверхности. Коннор слышит, как Блез хмыкает, едва услышав подобное обращение к ним обоим.

— Лаберий, сын мой, — мастер появляется перед ними на удивление беззвучно и обтирает руки полотенцем, что уже хранит на себе старые следы засохшей глины, — я рад, что ты пришел составить нам компанию. Господа! Позвольте же представить вам Лаберия Петрама, моего единственного сына и единоличного наследника всего, что ваши глаза только могли видеть в этом доме! Пусть вас не обманывает его юность, ей не под силу умалить его талантов, царский род будет благословен, когда получит такого придворного скульптора, а сам я уйду на покой в камень. Вы, безо всякого сомнения, должны увидеть несколько его скульптур, в сотворении которых я не принял никакого участия, вы совершенно не поверите, сколь юн их создатель! — от взгляда Коннора не укрывается выражение блаженства и между тем смущения на лице молодого гнома, что окрашивает его не сокрытые бородой щеки в нежный персиковый цвет, а губы растягивает в улыбке. Словно для него нет большей радости во всем его небольшом гномьем мире Двинтилия, чем столь щедрые слова из отцовских уст. — Я горд буду зваться в истории его отцом, когда он, безо всяких сомнений, помяните мое слово, оставит в ней свой след!..

— От-тец, — с явным трудом, едва перебарывая себя, вмешивается сам Лаберий, — для меня величайшая честь слышать это от тебя и принимать в доме нашего рода почетных имперских гостей, но я сошел сюда с бедой, которая требует твоего присутствия наверху. Как можно скорее.