Черный Дракон

— Феровел безопасным быть перестал, когда перед Делорианом склонился, — огрызается младший оборотень, и Амиан замечает, что клыки у него чуть длиннее и острее человеческих, а верхняя губа в момент злости то и дело норовит приподняться, чтобы по-звериному обнажить их. — Мы рождались волками, а жили, как псы вшивые. Благодаря империи все. Всю жизнь их боялись, всю жизнь прятались, и все равно нашли они нас, все равно все отобрали. Ты перед ними дальше можешь трястись, а я не стану.

В пальцах Друида с жалобным треском ломается маленькая сухая ветка, не донесенная кем-то до костра, и лишь на миг Амиан замечает, как мертвенное безразличие во взгляде долинника заменяет что-то странное, что-то угрожающее. От него не укрывается и то, как вдруг невольно вздрагивает Видящая, сидящая от Друида по правую руку.

В глубине леса — громогласно среди ночной тишины — ухает сова.

— Так это Орден вас нашел? — не сдерживает удивления Амиан. — Уж они-то как никто знать должны, что брехня это все и огнем перерождения не остановишь.

— Не Орден, — Пальцы Друида разжимаются, и обломки ветки беззвучно падают в траву. Взгляд его вновь наполнен безразличием, а голос столь ровен, что невольно Амиан задумывается, а не почудилось ли ему только что увиденное. — Жили мы неподалеку от земель имперского лорда, почти у границы Феровела. Лорду тому и донес кто-то и об отце, и о нас. А уж он солдат своих и послал — не стал дожидаться Ордена.

— Убил бы суку, — Клык сплевывает себе под ноги. — И ту, что донесла, и лорда.

— Я бы их тебе не уступил, — возражает ему брат. — Ни того, ни другого. Вырезал бы все их семьи на глазах у них, и отвернуться не позволил. А потом уж и их самих.

— Что же с ними стало? — заслышав голос Видящей, Амиан выдыхает.

— Лорд сам помереть успел. Пока нас не было.

— Во сне, — Клык морщится. — И минуты не промучился. Имперская падаль... А стукача так и не нашли.

— Слышал, оборотней в Долине навроде богов чтят, — вновь осмеливается заговорить Амиан. — А вас спалить позволили?

— Раньше — чтили, — Друид протягивает к огню руку и медленно поворачивает, наблюдая за играющим на коже светом, — а как имперцы захватили Феровел и оборотней вырезать начали, так почтение выражать стали тем, что жить среди себя позволяли и от имперцев скрывали. А племен в Долине полно, и большинство друг друга на дух не переносят. В нашем пара сотен людей была, да и те с детьми и стариками вместе. Тех, кто бой дал, убили, а потом уж нас заперли и подпалили, — Амиан вытягивает шею, всматриваясь в его лицо, но даже в эту секунду оно остается все также непроницаемо. Быть может, таким он и был всегда. Холодная ненависть к империи была свойственна ему, как и многим долинникам, едва ли не с самого рождения, а случившееся лишь подарило ему силы, с которыми он наконец мог дать отпор старому врагу. И все же что-то заставляет Амиана думать, что именно в тот день, положивший конец человеческой жизни, часть его и вправду умерла навсегда, не возвратилась в мир живых вместе с ним, заставила, отбросив жалость и сомнения, примкнуть к разгорающемуся восстанию.

Сидящий возле Друида Аспид чуть ерзает и в нерешительности жует губу, прежде чем тихо спросить:

— Выходит, и сами вы о себе все знали всегда, и остальные тоже?

— Знали.

— И не боялись? — его голос становится чуть громче от удивления. — Совсем?

— Когда-то, — наконец Друид отводит взгляд от костра, но вместо собеседника обращает его к горящим в небе звездам, — абаддоны были защитниками Феровела. Люди там не забывают этого.

— Ага, — Клык невесело хмыкает, — вот и нам оттуда убраться велели. Чтобы гнева империи не накликать на них, если снова про нас вызнают.

— Защитниками? — Амиан не сдерживает короткого смешка. — Да мы для всего людского рода хуже чумы, войны и голода всех разом!

— Людской род и сделал нас теми, кто мы есть сейчас, — одного резкого взгляда Друида достаточно, чтобы по всему телу прошла мелкая дрожь. — Первые люди и их боги посеяли смуту в этих землях, нарушили равновесие, которое сохранялось много веков до их прибытия. Что вообще ты знаешь о таких как ты?

— То, что мы прокляты, — Амиан чувствует укол злой обиды от поднявшихся воспоминаний и не отводит глаз, — и сами не знаем за что...

— Это вовсе не проклятье! — торопливо перебивает Видящая, будто испугавшись услышанного. — И сами мы тоже не прокляты!

Ее бледное треугольное лицо, прежде напоминавшее ему о дорогих фарфоровых куклах, такими же пустыми глазами глядящих из-за витрин в богатых кварталах, вмиг меняется.