Черный Дракон

В детстве ему никогда не приходилось жить среди нищеты, мерзнуть зимой у холодной печи, засыпать под жалобное урчание собственного живота или носить много раз перешитые штаны, больше похожие на стеганый мешок из заплат. В его постели всегда было тепло и сухо, а сама она находилась даже не не чердаке борделя, а через несколько улиц от него, в одной из двух принадлежащих матери комнат, оставшихся, даже когда сама она вернулась к прежней работе после расставания с любовником. О том, что творилось в Ферране после захвата, Амиану доводилось слышать лишь из ее редких и неохотных рассказов. О группке алхимиков, что прежде трудилась в стенах города, а после его падения взорвала себя вместе с лабораторией и целым кварталом жилых домов, чтобы древние секреты никогда не попали в руки имперцев, о налогах, задранных обозленным Дедриком Моргенштерном, получившим отпор подошедшей из Клермона армии, и о детях, которых забирали из семей, что не имели денег для оплаты.

Амиан вновь смотрит на Видящую и думает о том, что именно заставляет ее лишаться власти над собственными чувствами при упоминании случившегося с Ферраном, что именно довелось ей пережить в его стенах и что именно она вспоминает, слыша о родных местах. Он мотает головой, не уверенный, может ли она почувствовать это, и коротко отвечает:

— Нет. Не продали.

Ее губы едва заметно вздрагивают, но она молчит, тонкими нервными пальцами теребит собственный рукав, словно безуспешно пытается успокоить саму себя, и вдруг поспешно оборачивается себе за спину.

Гидра выходит из темноты леса почти беззвучно, сдвинув в сторону ветви окольцевавшего поляну голого кустарника, и садится у костра среди них, холодная и будто бы безразличная ко всему. Она приходит со стороны протекавшего неподалеку ручья, с чистыми и совершенно сухими волосами и одеждой, несмотря на царящий в лесу холод.

При ее появлении словно смолкает даже шум ночного леса, кто-то сдавленно прочищает горло, похоже, как и Амиан размышляя о том, как давно могла она стоять неподалеку от них, заметная лишь для Видящей и непоколебимого в своем безразличии Друида.

— Я слышала от вас много споров и мало дела, — заговаривает Гидра, развязывая свой вещевой мешок. — Парень прав. К Лодуру разговоры о былом величии. Никто из нас его не застал, как бы там раньше не было — теперь это не так и никогда так снова не будет. Сейчас мы прячемся от людей по лесам, — она отпивает из найденной в мешке фляги, — чтобы восстать как сильные этого мира, а не их покорные защитники — и этого люди уже не забудут. Даже если захотят. А сейчас, — она поворачивается к Амиану, — мне интересен ты.

— Я?

— Покажи себя, — она кивает, и медленно извлекает из ножен свой меч. В свет костра выхватывает разводы наспех вытертой крови на лезвии. — Скара — резервация для тех, кто не опасен, а тебя упрятали так далеко, что мы едва не сожгли тебя вместе с ней.

У Амиана перехватывает дыхание, а внутри ему становится еще холоднее, чем снаружи.

— Тебе оно б не понравилось, мне-то поверить можешь, — Клык несильно толкает его колено своим, и от подобной мысли Амиана передергивает.

— Это он тебя почувствовал, — Гидра указывает ему на долинника и проводит по стали промасленной тряпкой. — Еще может волком обернуться.

— Волком любой чистокровный оборотень может, — раньше подорвавшегося было брата поправляет Друид, — а таких, как он, в Феровеле зовут вервольфами. Вы в империи и оборотней ими считаете, но вервольфы — крупнее и на двух лапах.

— Почувствовал? — переспрашивает Амиан и невольно оглядывается на стихшую Видящую. — Я-то думал, у вас она для этого.

— По запаху, — Клык указывает на собственный нос, будто чтобы подкрепить слова. — Не знал, что ты из заключенных, думал — кассатор схоронился. А здоровяк добить тебя пошел, это он может.