Черный грифон

В этот момент над обрывом чуть заметно шевельнулись кусты. Если бы конежна не знала, она бы этого и не заметила. Пришли дозорные, почему-то с удовлетворением подумала девушка и начала разминку.

* * *

Зуб, Сиплый и Бухряк проснулись почти одновременно. Это было не удивительно. Заснули вчера вместе, в одних и тех же кустах. Перед этим выпили примерно одинаковое количество франкского вина, что как известно, самых крепких бойцов с ног валит.

Сиплый поёжился, подтянул под себя озябшие ноги и машинально пошарил вокруг себя – всё ли на месте? Нож торчал в пеньке, кожаный кошель так и висел на поясе, палицы не было. Он неохотно поёрзал, пытаясь устроиться потеплее, но бесполезно – за ночь земля остыла, а ни накрыться, ни одеться потеплее они вчера не догадались. Известно же – вино в жар кидает, самая холодная ночь тёплой кажется.

Сиплый, щёлкая суставами и кряхтя, поднялся. Сначала он встал на ноги, как и подобает человеку, но голова предательски закружилась, пришлось лечь обратно, и медленно вздымать себя на четыре мосла по-звериному. Так, на карачках, он и дополз до кострища. Присел, поворошил густо покрытые пеплом угли полусгоревшей палкой, добираясь до красных точек. Потом наклонился и что было силы дунул, разжигая. И чуть не упал лицом прямо в кострище, так вдруг резко закружилась голова. Кроме холода, появилась и жажда. Он стёр дрожащей рукой с лица налетевший пепел, облизал шершавым, как окуневая чешуя, языком шелушащиеся губы, и резко повернулся. Там, возле пня, оставалось что-то в бутылке.

Похмельный страдалец на четвереньках подполз к тёмному от времени сосновому пеньку, и зашарил вокруг него рукой. И тут же натолкнулся на холодную, но крепкую ладонь, которая резво схватила его за запястье.

– Хррш… Всты… – раздался настолько сиплый голос, что он даже засомневался в правильности своего прозвища.

Сиплый, преодолевая вращение окружающего мира, поднял голову. Прямо на него смотрел Зуб. Глаза его были непривычно белёсыми, блестящими и напоминали взгляд снулой рыбы.

– На всех, – еле понятно просипел Зуб и другой рукой поднёс к губам зелёную четырёхгранную бутылку.

В такой посуде франки возили на продажу своё зелье – её было удобнее укладывать, да и на колдобинах она меньше звенела. Как оказалось, пить из неё тоже удобно.

Раздался громкий глоток, Сиплый, сглатывая несуществующую слюну, следил за тем, как движется вверх-вниз по заросшему волосами горлу острый кадык Зуба. Наконец, тот отнял бутылку от губ и счастливо улыбнулся.

– На, лечись, – благодушно предложил он и протянул бутылку.

Плескалось в ней ещё изрядно, чуть меньше половины. Сиплый, преодолевая подступающий к горлу рвотный рефлекс, почти насильно заставил себя сделать глоток. Внезапно стало тихо. Он не сразу понял, что это успокоился пульс в висках. Мир прекратил вращаться, медленно занимая положенное ему место. Руки обрели какое-то подобие силы. Следовало срочно добавить живительного зелья, и Сиплый, точно так же, как минуту назад его друг и собутыльник, активно влил в себя половину оставшегося.

Стало хорошо. Он услышал, как щебечут ранние птицы, обратил внимание на зелень хвои и редкой травы под ногами.

В этот момент из-за плеча протянулась дрожащая, вся в красных пятнах, полная рука, покрытая рыжими курчавыми волосами, и выхватила бутылку.

– Присосался, комар, – свистящим с похмелья голосом пожаловался неизвестно кому Бухряк.

Следом послышались торопливые глотки.

Через минуту друзья уже сидели у разгорающегося костра, уплетали сухую вчерашнюю краюху хлеба, макая куски в берестяной туес со свежей родниковой водой.

– Как думаешь, нас никто не видел? – спросил Зуба Бухряк.

Его голос совершенно не соответствовал внешности. Бухряк был плотным, в одежде казался даже толстым. Тёмно-рыжая его борода росла, казалось, от самых глаз. Длинные волосы под ушами начинали завиваться в кольца. Нос массивный, разделённый на кончике канавкой надвое. Казалось, и речь у такого бойца должна быть басовитой, как звук колокола. Поэтому всякий, кто впервые слышал тонкий, козлиный голосок Бухряка, еле сдерживал смех. А сдерживать приходилось. Роста разбойник был немалого, в плечах широк, кулаки как колотушки. Ели бы не большой мощный зад, получил бы он другое прозвище. А так – Бухряк и есть.

Зуб поковырял веточкой в зубах, доставая застрявшую со вчерашнего вечера крошку, сплюнул, и нехотя ответил.

– Мы ушли тихо. Все уже хмельные были. А сюда наши не ходят. Чего бы им нас видеть?

Он легко сломал в руках толстую палку и бросил половинки в костёр.