Черный хлеб

— И смотреть нечего. Сидел бы и посапывал в свою сопелочку, а не совал свой нос, куда не надо! — вспылил Нямась.

— Ладно, так и быть — приеду, — наконец решил Степан Иванович. — А сказать я вам вот что хотел… — Он перевел взгляд на Каньдюка. — Все уладил я. От озера… ну, как его… Кр-кр… Коржанок, что ли, я до самого Утламыша вся земля твоя теперь. Да-с. Валяй, паши. Никто слова не скажет. Все в ажуре, комар носа не подточит. Только деньги надо в банк внести. Нямась знает сколько. Тогда земля навечно твоей будет. В земстве мой брат, он так говорит. Дело тонко знает. Можно сказать, собаку съел. Да-с.

Каньдюк чуть не подпрыгнул от радости:

— Ай да господин землемир Сьтапан Иванча! Вот уважил! Рехмет, рехмет! По гроб рабом твоим буду. Алиме! Ты слыхала? Ублажим нашего благодетеля чаркой в честь вечной дружбы!

Громко забулькало керчеме. Хозяин с низким поклоном поднес Степану Ивановичу полную до краев чашку. Потом схватил за руку жену, и они, присев перед гостем на корточки, запели величальную. Нямась присоединился к родителям. Из соседней комнаты прибежали дочери — Кемельби пристроилась рядом с матерью, Эскап упала перед землемером на колени.

Виновник торжества величаво поднял чашку, пригубил, но вдруг икнул, закашлялся, глаза его испуганно расширились — и из судорожно открытого рта стало выплескиваться все, чем Степан Иванович так старательно наполнял свое вместительное чрево.

Каньдюки отпрыгнули в разные стороны, точно кошки от собаки.

Хозяин, внимательно осмотрев свою одежду, с опаской подошел к землемеру и начал успокаивать гостя, бормоча какую-то бессмыслицу.

— Мы, Сьтапан Иванча, и старуха моя, Сьтапан Иванча, и я тоже, и керчеме, и дочери тоже, так сказать, Сьтапан Иванча… Мы очень довольны и вам понравилось… мы всегда, стало быть, рады… Приезжайте к нам еще… Всегда от чистого сердца…

Алиме наконец догадалась подать полотенце, гость начал приводить себя в порядок.

За окном загремел тарантас, заржали лошади.

— Яйца только не забудьте, — глухо напомнил Степан Иванович сквозь прижатую к лицу холстину.

Нямась позвал Урнашку. Поднатужась, они кое-как приподняли землемера со стула. Каньдюк почтительно, но напористо начал подталкивать почетного гостя в спину. Вслед, с трудом переставляя отяжелевшие ноги, двинулись остальные. Преодолев высокое крыльцо, процессия наконец добралась до тарантаса. Заскрипели, сжимаясь до предела, рессоры. Рядом с седоком поставили укрытое платком лукошко с яйцами.

— Не знаю, как отблагодарить тебя, Сьтапан Иванча! Счастливого пути! Ждем на праздник!

— Не забывайте нас, господин землемир!

— Супруге кланяйтесь, деткам!

В ответ раздавался громкий храп.

Ямщик ухарски вспрыгнул на облучок. Сивые холеные кони рванули. Степан Иванович покачнулся в сторону лукошка. Послышался треск.

— Вот и сварил яйца, — с досадой сказал Нямась.

— Ничего, пусть еще разок разукрасится! — послышалось за его спиной гыгыканье Урнашки.

— Попридержи-ка язык! Почитать надо такого человека! А в другой раз будем давать ему яйца в деревянном ведерке.

У крыльца закручивал ногами кренделя Шеркей.

— Оставайся у нас, братец! Отоспишься, потом опохмелишься. Свежей огурчика станешь! — предложил Каньдюк.

— Не-ет, не-ет… Спасибо, спасибо… — послышалось в ответ косноязычное лепетанье. — Меня… меня к Тухтару проводите… Через огород, через огород… Не сочтите за труд… Простите, что обременяю. Я так люблю, люблю вас… Жизни, жизни не пожалею… Только к Тухтару… Простите за беспокойство… В глаза стыдно смотреть…

— Да какое тут беспокойство! Сделаем все, как просишь. Для нас слово гостя — закон.

— Рехмет, рехмет, дедушка Каньдюк. — Шеркей потянулся к хозяину, чтобы поцеловаться, но едва не упал.

Нямась крикнул Урнашку:

— Доставь-ка дорогого гостя!

Приказчик нагнулся, и Шеркей кое-как с помощью хозяев взгромоздился ему на спину.

— Держись за шею покрепче, братец Шеркей, — поучал Каньдюк. — А ты, Урнашка, ноги его не выпускай. Ну, с богом!

Урнашка крякнул, затряс головой и, заржав, поволок свою ношу через двор к огороду Тухтара.

— Не балуй, не балуй! Осторожно! Уронишь! — крикнул вслед Нямась.

Угрожающе закричал индюк, злобно залаяли собаки. Одна из них ухитрилась цапнуть ездока за ногу. Когда проходили мимо стоящих на огороде ульев, привлеченная пряным запахом керчеме пчела ужалила Шеркея в губу, но ничто не могло стереть с его лица блаженную, счастливую улыбку.

7. «ВОДА СИНЗЕ НЕ ХОЛОДНА»

Синзе празднуют в лучшую пору лета, перед сенокосом, когда зеленый наряд земли еще не потерял своей свежести, не выгорел под палящими лучами солнца. В садах в это время завязываются яблоки, в лесу цветет земляника, на лугах буйствует разнотравье.

Праздник длится трое суток. Работать в это время нельзя. Разрешается только выгонять и пригонять скотину да доить коров. Топить печи, чтобы испечь хлеб и приготовить горячую пищу, можно только ночью, когда спит солнце. За соблюдением этих правил следят строго и каждого нарушителя подвергают какому-нибудь шуточному наказанию.