Черный хлеб

Из избы выбежала Сайдэ и бросила мужу праздничную одежду. Шеркей схватил сверток, но в тот же миг на него опрокинулось первое ведро, потом — второе, третье…

— Ничего, ничего, вода Синзе не холодная! — приговаривал Васюк. — Здоровей будешь, здоровей будешь!

Мокрый Шеркей только отдувался и ахал.

— Довольно, братцы! — пожалел его Нямась. — А ты, дорогой Шеркей, не сердись на нас, не обижайся. Ладно? Сам виноват, нельзя нарушать обычай!

Выполнив свой долг, люди, весело переговариваясь, вышли со двора. Толпа двинулась дальше разыскивать других нерадивцев.

Постукивая зубами, Шеркей начал одеваться. Брошенные Сайдэ штаны и рубашка тоже промокли. Но делать нечего — пусть сохнут на теле. А то, чего доброго, опять нагрянет Васюк со своими молодцами.

— Говорила ведь тебе, говорила, чтоб нарядился заранее. Упрямился все — вот и дождался! — упрекнула его жена.

— «Говорила, говорила», — передразнил Шеркей. — Сказала бы лучше, что болен я. Иль не догадалась? Не работает голова-то.

— Так бы мне и поверили. Зашли бы, посмотрели.

— Что верно, то верно. Никуда не денешься.

Шеркей улыбнулся: ему вспомнилось, как в молодые годы он сам был заводилой на Синзе. На молодух, бывало, меньше сорока ведер не выливал…

Переодевшись, вышел на улицу. Погода была чудесная. Небо ясное, точно голубая бусинка. Изрядно припекало солнце, но после купания в колодезной воде жары не чувствовалось, дышалось легко.

— Как поживаешь, дорогой сосед? — крикнул с противоположной стороны улицы сидевший на завалинке Пикмурза.

— Лучше не спрашивай, не спрашивай, соседушка. На всю улицу стал посмешищем.

Шеркей присел рядом с Пикмурзой.

— Я и сам еле уберегся, — утешил его тот. — Жена только что салму[24] сварила да поставила на стол. Хорошо, что мы все вышли на улицу, а то бы как зашли они в дом…

— Да, было бы дело… Ведь варить сегодня нельзя.

— Знаем мы это. Но сынишка нарвал утром свежего борщовника, вот и состряпала мать яшку. Скоромного-то нет, так мы в нее салму вместо мяса. Да и хлеба меньше уходит. Не густо живем, не густо.

— Верно, верно, какой чуваш не любит салму с борщовником? Она только нас и спасает. Без нее давно бы все ноги протянули.

— Почему все? Другие ее и в рот не берут. Ты что думаешь, наши богатеи с такой пищи животы отрастили, как клопы налились? Без мяса никогда за стол не садятся. Ложка-то колом в миске стоит.

— За труды, за труды им господь дает…

— Иль больше тебя они спину гнут? Не видел что-то.

— И я могу разбогатеть. Всему свое время. Учиться жить надо у таких людей, как Каньдюки. И тогда пойдут, пойдут дела…

— Что же ты не научился? Не первый год на свете живешь.

— Выучусь.

— Давай, набирайся ума-разума. Глядишь, и станешь богачом. Каньдюк умрет скоро, старый уже, вот заместо него и будешь.

— Все может быть, все может быть, — мечтательно ответил Шеркей, не заметивший на лице собеседника ехидной усмешки.

В разговоре время шло незаметно. Солнце уже приближалось к зениту. Пора идти в Керегасьскую долину, где скоро начнется торжественное гулянье — Агадуй. Молодежь уже давно там. Легкий ветерок нет-нет да и донесет в деревню отголосок веселой хороводной песни.

Соседи договорились идти на Агадуй вместе.

Неожиданно появился запыхавшийся Ильяс:

— Папа, папа! — засверкал он глазенками. — Тимрук хочет ехать наперегонки. Спрашивает, можно ли взять лошадь.

Отец недовольно насупил брови:

— Я ему дам лошадь! Вишь, джигит выискался! А где он сам?

— Я его в поле встретил, он уже за конем пошел.

— Вот я проучу, проучу его, чтоб не самовольничал!

— А какая беда, сосед, если Тимрук попытает счастья? — вмешался Пикмурза. — Конь у тебя добрый, ходкий. И Тимрук парень не промах. Кто знает, может, победителем еще станет…

— Скажешь тоже, послушать нечего. «Победитель, победитель»! Отобьет себе зад до крови — только и всего. Ильяс! Скажи ему, что не велю, не велю я! Ремень по нем плачет! Так и передай!

— А была бы моя воля, — не унимался Пикмурза, — я бы разрешил. Тем более Тимрук уже за лошадью пошел.

— Чего стоишь, Ильяс? Беги, беги! Иль не слышал, что я сказал? — строго прикрикнул на сына Шеркей.

Мальчик огорченно вздохнул, с укором взглянул на отца и нехотя повернул назад.

— Живей, живей двигай ногами-то! — бросил ему вслед Шеркей.

8. АГАДУЙ В КЕРЕГАСЕ

В Керегасьской долине было многолюдно и шумно, как на ярмарке. Посмотреть на Агадуй съехались жители многих окрестных деревень. День выдался на редкость ясный, солнечный. В бирюзовом небе ни облачка. Под ярким солнцем белые наряды сверкают, точно снег, даже смотреть больно.

Одним из первых на Керегасе появился староста Элюка. Прежде всего он направился к телеге с поднятыми оглоблями, на которых был укреплен холщовый навес. Элюка шагал, не сгибая коленей, изо всех сил стараясь двигаться строго по прямой линии. Время от времени он вздрагивал и смачно сплевывал. Люди, хорошо изучившие повадки старосты, сразу догадались, что он уже достойно отметил приход Синзе.

У телеги возился Мигаля Чумельке, главный распорядитель Агадуя.

Староста важно напыжился и начальственным тоном спросил: