Черный ход

Шерифа, захлебывающегося от визга – позорище, сэр! – Нед с Гансом силой заталкивают в контору. Одурев от страха, не понимая, что с ним делают, шериф отбивается как может, но силы неравны. К конторе через площадь бежит Сэм Грэйв. Спотыкается, не успевает: дверь уже захлопнулась, слышно, как лязгает засов.

Чертыхаясь, Сэм прячется за углом здания.

Добровольцы тоже попрятались кто где. Сидят тише мыши, не высовываются. Ну и правильно: приказов нет, в кого стрелять – загадка. Чего зря патроны тратить?

– Я за подмогой!

И только пыль из-под копыт Красотки.

Тахтон, мерзавец эдакий, уносится прочь едва ли не резвее, чем до него – молодой индеец. За какой еще подмогой, бесовское семя?! Джош подозревает, за какой. На суде спросите, под присягой – так прямо и скажет.

Братья Сазерленды ныряют в салун. Кому охота торчать под пулями на открытом месте? Ушлый Эйб – чай, не дурак! – успевает под шумок пару раз пальнуть в Джефферсона, но без видимого результата. Лезть в перестрелку по серьезному Сазерленды не торопятся.

Авось, Освальдова родня все за них сделает.

Удивительное благоразумие! От кого – от кого, а от бешеной семейки нефтяников Джошуа Редман такого не ожидал. Похоже, когда вокруг стреляют, котелки у них варят исправно, сэр.

МакИнтайры к этому времени перевернули тележку зеленщика. Спеша покинуть опасное место, мистер Кэббидж бросил весь товар посреди улицы. Жизнь дороже! Капуста, репа, морковь раскатились во все стороны. Укрывшись за тележкой, МакИнтайры стреляют по очереди: двое палят по врагу, двое перезаряжают оружие.

Верный подход, а толку чуть. Ни раненых, ни убитых не прибавляется.

Вопли. Стоны. Проклятия. Ругательства. Лязг винтовочных затворов. Щелчки револьверных барабанов. Солнце до половины спряталось за набежавшее облако. Небесное светило щурится, глядит в прицел из укрытия, выискивает подходящую жертву.

В кабинете шерифа со звоном распахивается окно.

– Прекратить стрельбу!

Выглядывать из окна Дрекстон не спешит.

– Именем закона! Никому не стрелять!

Полностью противореча собственному требованию, шериф дважды палит из револьвера в воздух, высунув наружу одну лишь руку со «Смит-Вессоном». Кто-то не медлит с ответом, в распахнутом окне конторы вылетает стекло. Рука закона поспешно исчезает.

Кто стрелял? А, Джефферсон.

Медведем в берлоге он ворочается за бочкой. Смещается к перилам, поднимает револьвер – девятизарядный монстр-двухствольник, детище француза-эмигранта Ле Ма[43]. Теперь бочка полностью скрывает Джефферсона от МакИнтайров, сидящих за тележкой зеленщика. Впрочем, Джефферсон их тоже не видит. В кого это он стрелять собрался? Зачем ствол так задрал? На ангела охотится?!

Черт возьми, сэр! Балкон мэрии – вот что держит на прицеле Вильям Джефферсон. Кого он вздумал прикончить? Мэра? Саквояжника?! Господи, да он же…

Осевой ствол. Шестьдесят шестой калибр. Картечь…

– Берегитесь, мисс Шиммер!

Джош орет во все горло. Отчаянно размахивает руками:

– Берегитесь!

Его не слышат. Зато он прекрасно слышит, как гремит выстрел.

4 Рут Шиммер по прозвищу Шеф

Словно что-то толкает ее под руку.

Револьвер сам выпрыгивает из кобуры. Тяжелый «Миротворец» – два с половиной фунта смерти, начиненной свинцом – кажется Рут легче пушинки. На «Молнию» с ее несчастьями нет ни времени, ни возможности. Достаточно, учил дядя Том, чтобы последствия от заряда, выпущенного из шансера, припоздали на долю секунды, и вот уже шансфайтер любуется своей меткостью с того света, надвинув нимб на самые брови.

«Хочешь жить? Помни об этом, девочка моя.»

Но даже будь у Рут и время, и возможность, и гарантия успеха, заверенная Конгрессом в полном составе, она все равно не рискнула бы сделать выстрел из «Молнии». Все эти минуты, наполненные едкой вонью порохового дыма, запахом мужского и конского пота, топотом копыт и грязной бранью, мисс Шиммер не покидает странное, можно сказать, болезненное ощущение. Кажется, что она и все, кто вокруг, стали мишенью, единым существом, размеченным на зоны удачи и неудачи, и шансфайтер-невидимка всаживает в яблочко один призрак восковой пули за другим.

Рут боится добавить к этим несчастьям свою лепту. Одна мысль о выстреле из шансера приводит ее в ужас.

Ствол, направленный на нее Джефферсоном, она чувствует так, словно дуло ткнулось ей под ребра. Думать о причинах, толкнувших медведя в шинели на этот безумный, этот бессмысленный поступок, значит позволить ему выстрелить. Думать нельзя, доискиваться нельзя. Сначала был взгляд, буравивший ей грудь, теперь взгляд стал прицелом. Еще миг, и он станет пулей.

– Возьми за руку своего дружка,
Возьми его прямо сейчас,
Качайтесь на волнах всю ночь до утра,
На волнах рек Огайо…

Рут стреляет первой.