Раздались первые крики гнева и отчаяния. Взвился к небу жалобный детский плач, следом – яростная ругань. Уже нельзя было разобрать, где новые беженцы, где старые, те, кто ждал с самого начала. Все смешалось, все стремились к лодкам: обгоняя старых, отталкивая слабых, спотыкаясь о брошенные пожитки. Кто-то упал, попытался встать, но десятки ног прошли по нему, топча, пиная, калеча. Последние уже шли по кровавому месиву. Толпа разбухала, как на дрожжах, вспучивалась, не в силах вместить в себя всех прибывающих.
Задние напирали, рвались вперед.
Вопль, всплеск: бедняга не удержался на краю, рухнул в воду. Другие, не дожидаясь, пока их постигнет судьба несчастного, прыгали в лодку, подошедшую ближе других. Двоим удалось допрыгнуть: они упали на мокрое дно суденышка, больно ударяясь о твердые поперечные скамьи и не обращая на это внимания. Остальных поглотило море. Взлетел и оборвался пронзительный крик ребенка.
Пальцы, облепленные водорослями, ухватились за борт…
Третий счастливчик ухнул в самую середину лодки, победно воздев руки над головой. Дно проломилось с громким треском, внутрь хлынула черная вода. Весла остальных лодок замерли, как по команде. Толпа, беснующаяся на пристани, окаменела. Казалось, застыло само время. Мгновение превратилось в липкую тянучку: оно истончалось и удлинялось, пока не лопнуло что-то важное, скрепляющее волокна времени в единое полотно.
Весла лодок пришли в движение. Суда разворачивались, спешили прочь. Стекло, назвавшееся пространством, плавилось в пламени невидимой горелки. Трещины затягивались, твердь превращалась в жидкость, зыбкое марево…
В ничто.
Со всхлипом, в котором слышалось явственное облегчение, пространство – искаженное, смятое чужой волей – распрямилось. Горизонт отшатнулся, возвращаясь на прежнее место. К нему, к воображаемой границе, уходили все лодки, кроме потопленной.
Горестный стон исторгся из множества глоток. Усиливаясь, закручиваясь спиралью, он превратился в вой стаи волков, гибнущих в тисках облавы. Мечта о спасении таяла в тумане, наползавшем на пристань. Надежда? Нет, только ужас и безысходность.
Пламя приближалось.
3
«Большая неудача! Большая неудача!»
Это единственная мысль Джошуа Редмана. Она жужжит мухой в кулаке, бьется в тенетах рассудка, содрогающегося в спазмах:
«Большая неудача!»
Беженцы, пристань, лодки еще стоят у него перед глазами. Уши, словно пробками, забиты воплями, криками, оглушительным стоном. Вот значит, каков ты, выстрел из шансера? Дуплет из двух стволов, маленькое злое чудо. Впрочем, не такое уж маленькое. Объятия мистера Редмана и мистера Пирса. Две семьи тахтонов, жаждущих спасения. Слишком много в одном месте, слишком. Избыток давления в паровом котле. Уходят лодки. Подступает огонь.
Вот как ты выглядишь, большая неудача.
Это тахтоны! Демоны, бесы, адские твари! Мы для них – одежда, костюмы, защита водолаза. Они нуждаются в наших страданиях, чтобы открыть черный ход, вырваться на свободу из своего ада.
Мы – или они!
Джош старается. Он очень старается себя убедить. В конце концов, он справляется с поставленной задачей, не правда ли? Да, сэр, справляется.
Ну, почти.
Надо думать о другом. Долой пристань, беженцев, черную воду. У нас получилось? Не у беженцев, с этими все ясно. У нас – Джоша, Пирса, Рут, Пастора, китайца, лавочника?! Выпавшая решка перевернулась орлом вверх? Большая неудача внизу – большая удача наверху. Значит, в Элмер-Крик все уляжется? Не в гроб, сэр, что вы, это всего лишь фигура речи…
И еще: Пирс. Где мистер Пирс?!
4
Рут разочарована.
Нет, она не ждала, что по возвращении в мэрию ее встретят ликованием и аплодисментами. Но хоть что-нибудь? Хоть какая-то реакция, а?
Мэр прячется под столом. Под зеленым игорным столом, словно механизм рулетки нуждается в починке, а мистер Киркпатрик – ремонтник, вызванный хозяином казино. Звуки, которые несутся из-под стола, тоже сродни механическим: так скрежещет поврежденная пружина.
Наружу торчат ноги в лаковых туфлях.