Черный козерог

Мне приходится вновь открывать свои старые записные книжки из Уолфиш-Бея. И, перелистывая эти пожелтевшие, затвердевшие страницы, я не без радости отыскал записанные мною рассказы двух старых рыбаков, с которыми я когда-то случайно познакомился в Уолфиш-Бее. Мои заметки достаточно подробны, чтобы воскресить их живописный образ. Один из рыбаков — Джим, плотного телосложения, с глазами цвета морской воды, беспрерывно покусывающий свою трубку-носогрейку Его приятель — Джо, не менее старый, однако совершенно другого типа: сухощавый, тщедушный и некурящий — он любил жевать табак.

Большая бухта

Болтовню обычно начинал щуплый Малыш Джо:

— Лично я любил бухту Салданья. Пройдешь кишащие птицами скалы, которые ее защищают, и сразу же попадаешь на спокойную воду. Но кажется, не мы одни чувствовали себя хорошо там! Старинные парусники тоже впали этот адрес. Порой они даже перестреливались за место…

— Мне также хвалили соседнюю бухту Сент-Хелина. Вы не ходили туда? — спрашиваю я.

У Малыша Джо вид раздраженный, словно я сомневаюсь в нем:

— Еще бы! Эта бухта в общем-то не для отдыха. Там крепко вкалывают. То же самое — Ламбертс-Бей, а севернее — Хондеклип-Бей, бухта Собачьих камней.

Тогда его товарищ — Большой Джим выпускает облачко дыма из своей трубки и говорит Джо:

— Ты говоришь о берегах, а не о рыбной ловле. Расскажи-ка ему лучше про то, что мы не могли долго забыть, — о нашем большом тунце…

— Как же! Когда его подвесили рядом со мной, он был выше меня на добрый локоть!

— Ты такой коротышка, что для сравнения не годишься! Лучше указать его размер: шесть футов в длину!

Маленькие тайны островов

— Посети, — продолжал Большой Джим, — это остров южнее Людерица. Там обитает большая колония пингвинов.

— А немного дальше к северу, — продолжал Джо, — на острове Ичабу — миллионы чаек-глупышей. Они очень красивые: с белоснежными перьями, желтыми клювами и голубыми глазами, обведенными черной каемкой.

Большой Джим соглашается:

— Да. Надо вам сказать, что они слетаются туда, чтобы снести яйца. Однажды мы причалили к острову на вельботе как раз во время кладки яиц. Проклятые самки поднимали в воздух тучи лежалых перьев, которые буквально ослепляли нас. Самцы кружились над водой: они пикировали и вновь взмывали с рыбиной в клюве. Сказать откровенно, на островах не соскучишься. Там есть свои маленькие секреты, да не всем дано их узнать…

— А Холламс Берд? — продолжил Джим, — Это недалеко: в ста милях южнее Уолфиш-Бея. Там родина здоровенных тюленей, клянусь вам в этом. Когда океан становится холодным, они плывут в Холламс Берд, чтобы найти у берега теплые воды. Мы наблюдали, как охотятся там промысловики. Море трепало, швыряло их шлюпки, колотило о скалы, пока они карабкались, держась за натянутый трос. Охотники застали зверей врасплох и положили их штук двадцать ударами деревянных дубинок: ружьем они бы испортили шкуры.

Из трубки Большого Джима вырвались два завитка дыма:

— Они сколачивали состояния — охотники на тюленей. Меха, жир — это дает доход! Те, которых мы встретили, уверяли, что одна команда забила за сезон почти двенадцать сотен тюленей. А нам надо было брать тысячи тонн трески, да и они не наполняли мошну — с нашей трудной работы миллионерами не возвращаются, а, Джо? Но в конце концов есть что вспомнить…

Два ветерана сыпали историями, то и дело возвращаясь к арене своих морских подвигов. И если они не были в настроении говорить или не находили такого, как я, собеседника, то молча разглядывали «великую синеву»: один курил, другой жевал табак, может быть мысленно беседуя с морем. Они окидывали строгим взглядом ультрасовременные промысловые суда, выходящие из Уолфиш-Бея или возвращавшиеся туда, — сверкающие, шикарные суда, как они непохожи были на обшарпанные посудины, на которых когда-то служили эти дна ветерана…

Испуг старого аборигена

Часто искал их компании один молчаливый готтентот, также занимавшийся рыбным промыслом. Между ними завязывались длинные беседы, где они понимали друг друга с полуслова, говоря на том «морском эсперанто», которое так помогает брататься морякам различного цвета кожи.

Однажды вечером абориген, видимо, живо заинтересовал обоих белых: перестав бросать ему реплики, они целиком превратились в слух. Не в силах следить за монологом, насыщенным щелкающими звуками и гортанными словечками, я воспользовался коротким молчанием, чтобы осведомиться, о чем шла речь. Малыш Джо перевел мне рассказ готтентота:

— Давным-давно, в юности, он жил в Готтептот-Бее. Ловил там рыбу в узких проливах и несколько лет работал на сборе гуано. Нам приходилось встречать его ореховую скорлупку даже в сильное волнение. И ничего он не боялся. Но однажды ночью и он струсил.