Черный лебедь

В руководящих кругах Фабрицио Тузини Монтальдо продолжал оставаться коммерческим директором отдела книжной продукции, единственным, что еще функционировал и приносил прибыль, чтобы затыкать дыры в этой потихоньку опускавшейся на дно посудине, в которую без мудрого руководства Эмилиано превратилось издательство «Монтальдо». Сам же он не придавал значения деньгам и власти и, может быть, поэтому оставался спокойным, довольным жизнью человеком.

Между ним и Эстер установилась такая душевная близость и взаимопонимание, какие редко бывают между родными матерью и сыном.

Эстер ждала меня в беседке на берегу озера. На ней было легкое платье из розового шелка, ее пышные седые волосы были хорошо причесаны. Меня встретил улыбающийся взгляд умиротворенного человека.

— Наконец-то ты здесь, — приветствовала она меня, протягивая обе руки.

Я взяла их в свои с нежностью.

— И нахожу вас в блестящей форме, — искренне воскликнула я.

— Так все говорят, — с иронией улыбнулась Эстер. — Но думаю, ты права, — добавила она. — Свои восемьдесят лет я выдерживаю сравнительно легко. А ты сама как себя чувствуешь? Но сначала иди сюда, садись рядом, чтобы я могла тебя хорошенько разглядеть. Послушай, — встрепенулась Эстер, — не хочешь ли выпить чашку чаю или лимонаду со льдом, как умеет готовить наша Анджелина?

Я кивнула, будучи не в силах вставить хоть слово в текучую, без пауз речь Эстер. Фабрицио сказал:

— Я оставляю вас одних. Чувствую, вам надо многое сказать друг другу.

Он удалился по направлению к вилле, а Эстер проговорила, намекая на него:

— Он единственный, кто осведомлен о твоем визите. Ты знаешь, что в смысле сдержанности на Фабрицио можно положиться. — Она погладила меня по щеке и продолжала: — Декроли сказал, что для успеха этой операции необходим некоторый элемент неожиданности. — Эстер намеренно понизила голос и была похожа сейчас на девочку-заговорщицу, замышляющую проказу, которая не понравится взрослым. — А пока я хочу услышать от тебя, а не от твоей матери, как ты в действительности себя чувствуешь.

— Хорошо. Честное слово, хорошо, — успокоила я ее.

— Однако тебе понадобилось время, — укорила она. — Пять долгих лет, чтобы причалить к этому берегу. Счастье еще, что я бессмертна, — пошутила она, — но мне не терпится увидеть, как ты войдешь в нашу семью.

Мне показалось, что она преувеличивает значение этого события, и я сказала ей об этом.

— Помолчи! — приказала она. — Эмилиано никогда не принял бы решения оставить тебя хозяйкой всей фирмы, если бы не был убежден, что у тебя есть для этого все данные.

Постарев, Эстер стала болтливой, несколько агрессивной в разговоре и уверенной в себе. Совершенно непохожей на ту усталую и смирившуюся с обстоятельствами женщину, о которой мне рассказывали Эмилиано и мой мать. Чем же вызвано это изменение? Смертью ее мужа или кончиной Себастьяно Бригенти? Две удачные операции на сердце превратили слабую, вечно болезненную синьору, постоянно находящуюся на грани сердечного приступа, в довольно-таки воинственную и живую особу. Она перенесла траур по смерти Эмилиано, ссоры своих детей, несчастья, тяготеющие над издательством, и по-своему была еще на коне.

— Думаю, Эмилиано не был непогрешим, — заметила я. — По крайней мере, если судить по финалу его жизни. — Я намекала на самоубийство.

Эстер нахмурилась и пристально посмотрела мне в глаза.

— Эмилиано много пил, я знаю, — ответила она. — Каждый реагирует по-своему на удары жизни. Но это никогда не мешало ему руководить фирмой, — сказала она в его оправдание.

Анджелина пришла с виллы, принеся чай. Высокая и невероятно худая, она неуверенно передвигалась в лиловом свете сумерек.

— Бедная старуха, — пожалела ее Эстер. — Ей почти семьдесят лет, а она все не хочет смириться со своей немощностью.

Она легко поднялась с шезлонга и пошла навстречу служанке, чтобы взять поднос.

— Позволь, я тебе помогу, — торопливо сказала она.

Анджелина покраснела от досады.

— Синьора всегда хочет делать то, что ей не положено, — с укором произнесла она.

— Я хочу сама поухаживать за дорогой гостьей, моя дорогая Анджелина, — мягко сказала Эстер, бросив на меня многозначительный взгляд.

— В каком часу подавать ужин? — спросила служанка.

— В обычное время, черт возьми, — проворчала Эстер.

В саду зажглись низкие фонари, подобные цветным грибам, которые освещали аллеи из розового гравия. Старая Анджелина медленно направилась к дому, а Эстер уверенной рукой принялась наливать чай в фарфоровые чашечки.

— Почему именно я? — спросила я, возобновляя прерванный разговор.

Эстер резко прервала меня:

— Когда ты кончишь со своими «почему»?

На этот раз Эстер меня не остановит. Я наконец-то нашла в себе храбрость задать тот страшный вопрос, который меня мучил пять лет и на который я не могла дать ответа.

— Почему Эмилиано покончил с собой?

— Потому что был тяжело болен, — ответила Эстер спокойно. — Врачи нашли у него неизлечимую болезнь.

Я поднесла к губам чашку и жадно выпила несколько глотков чая. В голосе Эстер не было даже и тени волнения.