Черный лебедь

Наконец они оставили позади трудный участок пути и выехали на большую дорогу. Дорога была пустынна. На их счастье, проливной дождь заставил немцев убраться под крышу.

К своему удивлению, Эдисон обнаружил, что рад скорому свиданию с женой. За всю свою жизнь, со времени их помолвки, никогда он не чувствовал так сильно желания увидеть Эстер, обнять ее, поговорить с ней.

Моссотти ожидал их, стоя на площадке перед гостиницей, укрывшись под непромокаемым рыбацким плащом. Он живо жестикулировал, показывая им, куда ехать. Микеле обогнул здание и подъехал к большому сараю, двери которого были распахнуты. Сарай этот поглотил автомобиль целиком — пространства внутри было достаточно, чтобы там можно было спрятать машину среди пустых ящиков и всяческого хлама.

— С приездом, синьор Монтальдо, — почтительно поздоровался Моссотти.

Он был услужлив, как всегда, но не мог скрыть своей нервозности.

— Что тут случилось? — спросил Эдисон.

— Синьора здесь, в гостинице. Она ждет вас и все вам объяснит. За машину не беспокойтесь, она в безопасности, по крайней мере, пока. Что касается дальнейшего, то мой человек уже предупрежден и сегодня ночью проводит вас до границы, — заверил он.

Страшно усталый и ничего не понимающий, Эдисон не стал задавать вопросов, а прошел в помещение с низким потолком, соединявшее кухню с винным погребом. Вдоль стены на полках выстроились в ряд бутылки с винами и ликерами. В углу была стойка с кофеваркой, а в глубине, между двух окон, буфет с тарелками, вазами для фруктов и стаканами. Несколько квадратных столов, покрытых пожелтевшими скатертями, с плетеными стульями вокруг них, довершали обстановку. Вышитые и накрахмаленные занавески были единственным признаком уюта в этой придорожной траттории с камином из грубого тесаного камня, в котором горели, потрескивая, дрова.

Печально сгорбившись, Эстер сидела на стуле рядом с огнем. На ней был серый шерстяной джемпер и синяя юбка в крупную складку. На светлых волосах играли отблески огня.

Эдисон остановился посреди комнаты и молча смотрел на нее. Она подняла голову и встретилась с ним взглядом. Перед ней стоял незнакомый Монтальдо — усталый человек с отросшей в дороге щетиной, с осунувшимся от страданий лицом, в мятом костюме. Эстер охватила глубокая жалость к нему.

Она встала и сделала несколько шагов к мужу, протянув ему руки. Эдисон порывисто обнял ее, и они замерли так, прижавшись друг к другу.

— Садись. — Она придвинула для него стул к огню. — Нам надо поговорить.

— Что здесь происходит? Где дети? — спросил он, тяжело опускаясь на стул.

— Дети здесь, в комнатах наверху, и сейчас спят. С ними Анджелина, — объяснила Эстер.

— А Джильда? — поколебавшись, спросил он.

— Джильды… нет в живых. Немцы убили ее. Несколько часов назад, — со вздохом сказала Эстер. — Она в капелле. Там с ней Полиссена.

Она замолчала, и тишина подчеркивалась только потрескиванием пламени, которое втягивалось в каминную трубу.

— Что случилось? — едва слышно спросил он.

Эстер голосом, лишенным эмоций, рассказала ему о случившемся.

— Я должен видеть ее, — взволнованно сказал Эдисон. — Она мать моего сына.

— Фабрицио будет теперь жить с нами и носить твое имя, — сказала Эстер.

— Я должен видеть ее, — повторил он. — У Джильды должны быть достойные похороны. Прошу тебя, разбуди Фабрицио и проводи ко мне. Я буду ждать его на улице.

Эдисон поднялся, пересек комнату и вышел.

Они стояли на коленях, один рядом с другим, в капелле, освещенной свечами. После долгого молчания мужчина обнял за худенькие плечи мальчика, который неподвижным взглядом смотрел на бледное лицо своей матери.

— Ты знаешь, что было в том чемодане, который мама бросила в озеро? — тихо спросил он.

Фабрицио молча покачал головой.

— Она была знакома с партизанами?

— Мама всегда была только с нами, — едва слышно ответил он.

— Да, — согласился Эдисон.

Однако он знал сдержанность Джильды. Знал, с какой стыдливостью она относилась к рождению своего незаконного сына. Ни разу, даже намеком, не дала понять, что Фабрицио его сын, и, если бы не Эстер, этот ребенок жил бы сейчас где-то с бабушкой и дедушкой. Джильда носила в себе не одну тайну. Так же как и тайну своей любви к нему. Только теперь Эдисон осознал это.

Взволнованный, он взглянул на Фабрицио. Сдержанность мальчика, его полная достоинства скромность в этот трагический момент вызвали у него угрызения совести.

— Знаешь, Фабрицио, с этого дня я хотел бы быть твоим отцом, которого тебе всегда не хватало, — сказал Эдисон.

Фабрицио согласно кивнул головой. С умным и серьезным не по годам лицом, которое доброта делала очень похожим на Джильду, он был сейчас Эдисону ближе всех остальных его детей.

— Ты сможешь называть меня папой? — поколебавшись, спросил он.

— Я постараюсь, — ответил мальчик.

— Тогда пойдем в мой кабинет и позвоним священнику. Твоя мать будет временно похоронена на кладбище Белладжо. Но когда кончится война, мы перевезем ее прах в Модену, в капеллу семьи Монтальдо, — вставая, заключил он.