Черный легион

– Провинциальные мерзавцы. Шваль, – уже совершенно успокоившись, проговорил Розданов, оседая на пол прямо под дверью. – Как же я, боевой офицер Белой гвардии, мог дойти до того, что согласился стать полицаем? Как я мог снизойти до такой мерзости? Почему не пустил себе пулю в лоб еще тогда, когда мой эскадрон вырубили под станцией Боровской? Вернуться в Россию начальником районной полиции! Какой такой полиции?! Про-вин-циаль-ные мерзавцы!

– Просто вам очень хотелось вернуться на родину. – Беркут вдруг поймал себя на том, что пытается оправдать Розданова в его собственных глазах. – А служить в армии немцев, которых в душе презираете не меньше, чем красных, не могли.

– Святая правда, лейтенант.

– Предложили полицию, и вы решились: в полицию – так в полицию. Главное, в России. А там Бог простит.

– Вы читаете мою душу, словно Библию.

– Но оказалось, что такое Бог не прощает.

– Я не желаю выслушивать ваши объяснения. Не вам истолковывать, что Господь Бог прощает, а что нет, комиссар, – все так же миролюбиво заметил поручик.

– Это всего лишь рассуждения. Вслух. Могут же два офицера за день до казни порассуждать о бренной жизни. Два русских офицера. Независимо от того, сколь праведными или неправедными путями пришли они каждый к своей виселице.

– Ну, виселица – это, положим, для вас… Если меня и казнят, то через расстрел, как солдата, а не лесного бандита.

– Ох, как завидую!

– Прекратите, мальчишка, – брезгливо проворчал поручик. – Вы хоть знаете, что этот провинциальный мерзавец Рашковский предложил мне вчера? Доносить на вас. Выспрашивать и доносить. За что я с чувством собственного достоинства съездил его по физиономии.

– Ну?!

– Истинный Бог – съездил. Он, конечно, пообещал отдать меня гестапо. Уже не как проштрафившегося офицера полиции, коим я числюсь здесь, а как врага Германии. Раньше-то немцы не желали разбираться со мной. Рашковскому приказали заниматься. Не хотят, видите ли, расстреливать белогвардейцев. В 41-м они бы, конечно, сразу же кокнули меня, не задумываясь. Теперь заигрывают. И с белогвардейцами, и с власовцами. Поняли – самим, без нас, России не одолеть.

– С вами, думаю, тоже. А что не стали наушничать – спасибо. Это по-офицерски. Странно только, почему сразу же не сказали об этом.

– Потому что не соизволил… Не снисходил до того, чтобы сообщить вам, – с вызовом ответил Розданов. – И вообще… иметь с вами дело. А что касается этого провинциального мерзавца Рашковского… Такого офицера могла воспитать только Красная армия. В Белой гвардии подобных мерзавцев не держали, можете мне поверить.

– Их хватает в любой армии. Но что Рашковский – особый случай, – с этим согласен. Имел возможность убедиться еще в сорок первом, когда он увел остатки своей роты с боевых позиций, оставив мой дот без прикрытия.

– Да, действительно так было? – вдруг оживился Розданов, поднимаясь с пола и подходя поближе к Беркуту. Он словно бы нашел, наконец, истоки той мерзости, которая наполняла всю сущность Рашковского. Они, эти истоки, в трусости. – Он оставил позиции? Без приказа и без боя? Но ведь это совершенно меняет дело.

– Ушел, потому что струсил. А уж к немцам переметнулся позже. Но тоже из трусости.

– Про-вин-циаль-ный мер-за-вец! – Это словосочетание «про-вин-циаль-ный мер-за-вец» у Розданова получалось неподражаемым. – Нет, лейтенант… кстати, позвольте называть вас подпоручиком.

– Как угодно.

– …Нет, таких мерзавцев в Белой гвардии не встречал. Извините, не приходилось.

– Значит, повезло.

– Да, вы упомянули дот. Вы, случайно, не сражались где-то неподалеку от того дота, гарнизон которого замуровали заживо?

– Вас разве не информировали, как именно лейтенант Беркут оказался в тылу у немцев?

– Вы что, серьезно мните себя настолько известной личностью? Впрочем, не в этом суть, – спохватился Розданов. – Я в здешних краях недавно. Два месяца. Из-под Умани перевели. Неподалеку от нее находилось мое родовое имение. Но об этом тоже не стоит…

– Видите ли, поручик, я сражался именно в этом доте. Том единственном, взять который фрицы так и не смогли. После трехнедельной осады замуровали нас заживо. Это к разговору о провинциальных, как вы изволите выражаться, мерзавцах. Я с двумя бойцами спасся совершенно случайно. Через колодец. После очередной бомбардировки в нем обнаружилась трещина. Расширив ее, мы попали в карстовое подземелье и по нему с трудом выбрались на поверхность.

– Вот оно что! Господи, так вы из того самого?! – по-настоящему разволновался Розданов. – Впервые я услышал о нем еще под Уманью. От немецкого офицера. Правда, вермахтовец рассказывал эту историю как одну из легенд «проклятой Славянии». Но о том, что комендант или кто-либо из дота спасся, – не сказано было ни слова. Значит, вы, лейтенант Громов, он же Беркут, и есть его комендант? Что ж… согласитесь, это в корне меняет ситуацию.

16

Розданов прошелся по камере, остановился напротив Беркута, поправил френч и, печатая шаг, словно подходил с докладом, приблизился к нему.