Черный мел

Покончив с делом, схватил полоску бумаги, смял ее и запихнул в рот. Джолион жевал, пока бумага не превратилась в вязкую массу, которую он языком затолкал в дыру от выбитого зуба. Остатки письма положил в пепельницу и поджег.

Когда от письма осталась лишь кучка пепла, Джолион встал из-за стола и подошел к стене, к тому месту, откуда по ночам гремела музыка. И начал биться в то место головой. Сначала мягко и ритмично. Потом все сильнее, сильнее и сильнее. Тук-тук-тук… Что за шум? Его голова бьется в такт музыке или кто-то стучит? Да, кто-то стучал в его дверь.

Джолион, спотыкаясь, подошел к двери. Чтобы выпрямиться и приоткрыть дверь — совсем чуть-чуть, — ему пришлось опереться о стену. Маленькой щели хватило, он увидел ее в коридоре.

LXII(ii).Он целых два месяца не видел Эмилию. Не видел ее с тех пор, как Дэ пришла к нему в комнату и окликнула их по именам. Два громких восклицания:

— Джолион! Эмилия!

Потом Дэ выбежала из комнаты. А Эмилия, в глазах которой застыла боль, тоже выбежала бы из комнаты, если бы ее нога не была в гипсе.

LXII(iii).Голова у него не болела. Должно быть, действуют новые таблетки.

Эмилия мерцала в полумраке коридора. Джолион зажмурился и снова открыл глаза. Картинка приобрела резкость.

— Эмилия! — притворно воскликнул он.

Ее ноздри раздувались, по щеке ползла слезинка.

— В чем дело, Эмилия, что случилось?

Она замахнулась на него кулаком, из кулака что-то торчало. На уровне его лица она разжала кулак, на пол упал обрывок бумаги.

Джолион опустил голову. Он увидел: «№ 10» и кусок ее имени, исчезавший в складке.

— Нет, Эмилия, нет-нет-нет… я вовсе не хотел… Мне просто надо было выпустить пар, облегчить душу, как на сеансе у психоаналитика, понимаешь, мне было так паршиво…

Когда Эмилия повернулась и стала уходить, Джолион заметил: гипса на ноге ее уже нет. Но, как и раньше, шла она медленно. Картинка снова начала расплываться. Хотя его голова совсем не болела.

LXIII(i).Я пишу, я пью, я принимаю таблетки. Когда приехал домой из аэропорта, когда проснулся в пять утра на следующий день, я занимаюсь одним и тем же. Пишу, пью, принимаю таблетки. Проматываю назад и повторяю.

Столько нужно сказать — и так мало времени. Жужжит домофон. Голос Чада.

LXIII(ii).Извини за беспорядок, говорю я и приглашаю его в свой свинарник.

Джолион, может, ты оденешься? — предлагает Чад.

Я осматриваю себя и говорю: ладно, подожди в гостиной, Чад. Мне сделать что-нибудь еще?

Мог бы предложить мне выпить.

У меня только виски.

Тогда выпью воды.

Я одеваюсь, выуживаю из общей массы на полу стакан, наливаю Чаду воды и выношу ее вместе с бутылкой виски в гостиную.

Чад осматривает пыльный стакан — его кромка почернела от несмываемого фломастера. Как соль на «Маргарите». Он ставит стакан на стол и отодвигает от себя.

Приехал позлорадствовать? — спрашиваю я, обводя рукой свой хлев.

Ты знаешь, зачем я приехал, отвечает он.

Да, я знаю, зачем ты приехал.

Пора все заканчивать, говорит Чад. На нем черные джинсы и ярко-голубая рубашка с закатанными выше локтей рукавами. Плечи у него стали как у моряка Попая. Чад сидит на том стуле, на котором я обычно пишу, он вздыхает, когда я плюхаюсь на диван. Мне очень жаль, Джолион, говорит он.

Черта с два тебе жаль, не выдерживаю я. Жаль ему! Ты чувствуешь себя виноватым!

Нет, отвечает он. Я не чувствую себя виноватым.

Молодец, говорю я. Наверное, именно поэтому ты такой победитель.

Я никого не победил, говорит Чад. Пока еще не победил, Джолион.

Я смеюсь и отпиваю виски. Стул скрипит, Чад перемещает свою мускулистую фигуру в новое положение, изображает непринужденность.

Чем ты занимаешься, черт тебя подери? — спрашиваю я, разводя руки на ширину его плеч, его груди. Стал супермоделью?

Чад расплывается в улыбке. Нет, Джолион, просто я соблюдаю диету и поддерживаю форму. Кстати, преуспел я неплохо. А ты? Ты все-таки стал адвокатом? Борцом за справедливость, защитником сирых и убогих — кажется, ты так говорил?

Я пошел другим путем, отвечаю я.

Чад смеется и машет рукой. Да ладно, нам нужно обсудить более важные вещи, говорит он. Через три дня — твой день рождения. Точнее, через два с половиной.

Через два с половиной дня? Я усмехаюсь. Надо же, какая точность! Ужасно смешно… Я хохочу так, что все мое тело сотрясается, приходится шлепнуть себя по бедрам. Извини, Чад, с трудом говорю я, стараясь взять себя в руки. Просто… это такая шутка, не обижайся.

Чад привстает. Его улыбка кажется натужной, в глазах неуверенность. Тогда ладно, Джолион, пусть победит сильнейший, говорит он, протягивая мне руку.

Я нехотя отвечаю.

И когда мне кажется — Чад вот-вот уйдет, он глубоко вздыхает, задерживает мою руку в своей руке чуть дольше, потом выпускает ее и говорит: Джолион, что бы ни случилось, ты ведь понимаешь, в этом больше нет ничего личного? Я хочу убедиться, что ты понимаешь.

Хочешь сказать, раньше личное было, а теперь его нет?