Чёрный молот. Красный серп. Книга 1

– Знаешь, что хреновее всего? – Моисей с трудом приподнял отяжелевшую голову – А то, что мы все выполняли одну и ту же работу. И русские, и украинцы, и латыши, и евреи. А запомнят они только евреев. Они смотрели нам в глаза и говорили: «Будь проклята ваша жидо-большевистская власть»! И знаешь, что ещё меня поразило… были там, кроме меня, ещё евреи. Так ведь пара человек так рьяно исполняла приказы, что скажи им и меня к стенке поставить, глазом бы не моргнули. Вот такие дела. А знаешь, что крестьяне сделали с нашей оперуполномоченной в соседнем районе? Помнишь, в газете писали, что на боевом посту, при исполнении и «тра-ля-ля». Помнишь?

– Ну, вроде, было что-то такое.

– Вроде было, говоришь? А я тебе расскажу, что там было. Только если ты кому проболтаешься, то и мне и тебе не жить.

Моисей не отрываясь смотрел на Самуила. Он поднял гранёный стакан и посмотрел на брата сквозь него. Маленькие Самуилы сидели вокруг стола. Моисей поставил стакан. Самуил сидел за столом в единственном числе, замерев, чтобы не мешать ему выговориться.

– Так вот, Шмулька, в Елохонь отряд в сорок человек прибыл. Как всегда, все предписания в норме, тужурки кожаные, кони справные, авангард партии! А кто во главе отряда? Ну, кому ж там быть, как не Адели Гершовне Шнеерзон собственной персоной. А такую суку даже не раз в столетия рожают. Ей всё крови мало. Она совсем помешалась на революционных идеях, шлэпарка пролетарская. Да и то, у неё в погромах родители и брат погибли, вот она и давай отыгрываться на всех подряд. Да не на тех нарвалась. Как только первых расстреляли, с пяти соседних сёл подмога пришла, так отряд окружили, мышь не проскочет! Ну никто и не проскочил. И Адель не проскочила. Уж не знаю, как остальные жизнь закончили, а выживших там не было, но про Адель я тебе расскажу. Потом карательную экспедицию туда наладили, так пленных допрашивали перед расстрелом, они и рассказали. Ну кабы только били, считай, легко отделалась. Насильничали её, пока разум не потеряла и не стала как мешок с картошкой. А потом на кол её посадили, представляешь, оперуполномоченную ОГПУ, с мандатом самого товарища Балицкого, председателя ГПУ Украины! Сечёшь, сила какая за ней? Дальше только Москва!

Моисей приподнял стакан, отпил небольшой глоток, сунул в рот краюху хлеба и продолжил.

– И она со своим мандатом в жопе два дня на колу ещё живая была. Потом под ней костёр развели и живьём зажарили. Ну прям у Ивана Грозного обучались. А дальше всё как всегда: сначала в газетах общественное мнение развернули в нужном направлении, а позже и нас всех на операцию отправили. А отказаться никак. Приказ сверху, от самого товарища Балицкого. Вот такие, братуха, дела.

С гостем пришлось повозиться. Почти всю ночь Моисей уединялся в туалете, откуда периодически доносились всхлипы. Он пытался освободиться от выпитой водки, но желудок был уже пуст, и ему удавалось извлечь только желудочный сок и горькую желчь, которые лишь усиливали страдания. Он укладывался на диван, где для него было постелено, погружался в полудрёму и даже ненадолго засыпал, но стоило хотя бы чуть-чуть повернуться во сне, как тут же приходилось вскакивать и бежать в туалет. Рано утром Самуил Шаевич налил ему стакан рассола, и тот, понимающе посмотрев на Самуила Шаевича, не спеша влил его в себя. В России и на Украине, наверное, не придумали ещё лучшего средства избавления от похмелья. Через какое-то время Моисей вновь обрёл способность ходить относительно прямо и, наотрез отказавшись от сопровождения, вышел в предрассветное зябкое утро. На прощанье поднёс указательный палец к губам, чиркнул перед ними, как бы отсекая от себя события прошедшей ночи и всё произошедшее с ним в последнее время, и вышел, сунув руки в карманы кожаного плаща.

После того ночного разговора Самуил Шаевич стал относиться к публикациям в центральной прессе с некоторым недоверием, хотя и молчал на людях, делясь переживаниями только со своими домашними. Моисей же после ночного излияния, чувствуя, что наговорил лишнего, какое-то время не появлялся.