Черный Новый год

Женщина снова совала тряпичную сумку, держа ее за одну ручку – свет фонарика метнулся по чему-то окровавленному внутри, сумка была до краев наполнена завернутой в газеты убоиной, и эти куски мяса шевелились, – но Валера уже вдавил кнопку домофона и прямо-таки вывалился в пасмурную белизну улицы, на заснеженное крыльцо, утаскивая за собой Маринку. Он обернулся к закрывающейся двери – кажется, в тамбуре уже никого не было.

Держась за руки, Валера с Маринкой побежали через двор, молча, изо всех сил меся ногами снег на нерасчищенной дорожке. Валера то и дело оборачивался, но двор был совершенно пуст. Тонули в снегу детские турники и покосившаяся горка. Низкое небо было цвета панельных девятиэтажек. От мороза перехватывало дыхание. Только когда обогнули хоккейный корт и выбежали к дороге, Валера с трудом выговорил:

– Ты ничего не… ничего не трогала? Не касалась этого… в сумке?

Маринка, зажмурившись, замотала головой.

К гаражам шли не через пустынный сквер, хотя так было быстрее, а через квартал новостроек. Среди ярких стен, многоцветно светящихся витрин и неторопливых прохожих ощущение вплеснувшегося в реальность ночного кошмара приотпустило. Но тут в кармане куртки зажужжал и зазвонил телефон, Валера достал его закоченевшими пальцами и услышал нарочито спокойный голос матери, словно бы рывками пробивающийся сквозь запредельную тишину:

– Валь, ты только не пугайся… папу в больницу увезли, я к нему поеду… вы там с Леной приготовьте что-нибудь, в морозилке курица есть…

Валера выронил телефон в снег, поднял, уже не чувствуя рук, поспешно обтер шарфом. Динамик нового смартфона был громким; Маринка, стоявшая рядом, все прекрасно расслышала и заревела.

* * *

Ничего похожего на коробку из-под елочных игрушек в гараже не нашлось. Валера обшарил все полки по периметру бетонного помещения, все старые пыльные тумбочки у дальней стены и даже зачем-то заглянул под автомобиль. Маринка стояла возле распахнутых ворот и выглядывала на улицу. В гаражном поселке сегодня было ужасающе пусто, хотя обычно в любое время года жизнь тут кипела вовсю; лишь слышно было, как посвистывает ветер в проводах, и в этом свисте Валере навязчиво мерещилось «куш-шайте…»

Он подошел к Маринке и молча развел руками.

– Может, в подполе еще посмотреть? – тоскливо спросила та.

По правде говоря, про «подпол» Валера совершенно забыл. «Подполом» называли глубокую бетонированную яму, выкопанную когда-то для хранения картофеля. Валера не раз слышал от сестры, что в девяностые годы, до его рождения, семья порой выживала только благодаря запасам картофеля в этой яме, выращенного на огородах, под которые перекопали всю дачу. Теперь «подпол» пустовал. Вряд ли в нем что-то было, но все же Валера приподнял дощатый настил по сторонам от машины и скоро нашел железный люк. С трудом открыл. Квадрат кромешной черноты слепо вытаращился на него. Валера опасливо посветил в люк фонариком на смартфоне, затем взял большой и более мощный фонарь, лежавший на тумбочке. Батарейки в нем давно не меняли, луч света нервирующе мигал, но сумел достать до дна ямы и высветил высокие бетонные стены.

– Ну реально бомбоубежище, – пробормотал Валера.

Бывшее картофелехранилище не совсем пустовало: по углам валялись какие-то коробки, вдоль одной из стен зачем-то стояли здоровенные пенопластовые плиты – интересно, как отец затащил их туда? Вниз вела узкая, поглоданная ржавчиной лестница.

Валера закрыл ворота гаража изнутри на черенок лопаты, всучил Маринке фонарь:

– Держи крепко, – и полез в яму.

Там пахло затхлостью и плесенью. Под высоким потолком висела лампа в паутине, но в отличие от ламп наверху, она не горела – Валера без толку пощелкал рубильником на стене.

– Валь, – в казавшемся отсюда очень маленьком светлом проеме Маринка нагнулась и неуклюже спустила вниз полную ногу в меховом ботинке. – Я боюсь тут одна оставаться! Можно, я к тебе спущусь?

– Блин… Ну ладно, кидай мне фонарь. И смотри не навернись.

Маринка, пыхтя и оскальзываясь, кое-как спустилась по лестнице.

– Вон, смотри, – Валера указал ей на большущие листы пенопласта. – Забрать для тебя домой, что ли, чтобы ты на них душу отводила. Режь – не хочу.

– А я и не хочу, – откликнулась Маринка. И пока Валера, повернувшись к ней спиной, перебирал хлам по углам, она добавила – с паузами, с трудом подбирая слова: – Я вообще не хочу ничего резать. Просто не могу… по-другому. Я же знаю, что я тупая уродина. В придачу толстая. Когда папа с нами жил, то обзывал маму толстозадой коровой. Говорил, что такую же родила. Что он хочет пацана, а не жирную девчонку. А мама вообще сначала хотела аборт делать. Потому что хотела родить позже и… не меня. Она мне сама так сказала, когда я три «пары» за день получила. А почему меня не спросили, хочу ли я вообще родиться? Тупой жирной уродиной? Я хочу быть как моя одноклассница Илона. Худой, с длинными ногами, и хорошо говорить по-английски. А вырасту и буду такой же, как мама. Мама сама говорит, что у нее все в жизни через жопу.