Черный Новый год

Дрюня, тридцатипятилетний дурачок, светлая душа, лучший друг всех городских существ, что статусом ниже человека, но выше насекомых, шел по улице Чайковского, с улыбкой разглядывая дома и людей, попадавшихся навстречу. Любил он этот предновогодний день, последний в декабре, любил и улицы, вроде Чайковского, что начинались едва ли не в самом центре города или даже прямо в нем и уходили в диковатую западную окраину, гористую, лесистую и таинственную. Кроме Чайковского такими улицами были еще Октябрьская, Грибоедова, Рубина и Новороссийской Республики, переходящая в улицу Красных Военморов. Каждая из них предлагала почти волшебное путешествие для всякого, кто решит пройти их от начала до конца. Особенно любил Дрюня, когда очарование улиц сочеталось с другим очарованием – предновогодним, и одно волшебство намазывалось поверх другого, как джем на сливочное масло; вот тогда и рождалась неповторимая атмосфера, окунуться в которую можно лишь раз в году.

Но сейчас Дрюня чувствовал в атмосфере непонятный изъян – темную червоточину, которая ширилась и углублялась, внушая беспокойство, впрочем, пока еще легкое.

Дрюня уже миновал предпоследние дома и проходил мимо последних, за которыми улица превращалась в горное ущелье: там смыкались кроны высоких деревьев, чьи голые ветви казались снизу трещинами, покрывшими небо, до сих пор светлое в этот час.

Навстречу шла женщина. Она выходила из ущелья, которое, чем дальше от последних домов, тем становилось все более непролазным. Дрюне отчего-то сделалось жутковато – отчего, он и сам не понял. Обычно он не заговаривал с незнакомыми прохожими, но сейчас заговорил в каком-то смущении, разогретом на легком огоньке страха.

– Здравствуйте! С наступающим вас! – сказал он женщине, сдобрив натужное приветствие лживой улыбкой.

Та молча прошла мимо.

Дрюня испуганно шел вперед, его несла инерция, и он уже понял, чем же был встревожен, какова причина внезапной жути, налипшей на сердце. В необычных ситуациях Дрюня с задержкой анализировал факты и сопоставлял детали. Вот и сейчас он запоздало складывал, одна к одной, все странности этой мимо прошедшей женщины.

Во-первых, она голая. И пусть день необычайно теплый по меркам декабря, плюс семь или восемь градусов Цельсия, но не настолько же, чтоб разгуливать голышом по улице.

Во-вторых, женщина без головы. Над плечами у нее возвышался обрубок шеи, покрытый коркой спекшейся крови, выше только пустота.

В-третьих, свою голову она несла в прозрачном целлофановом пакете, свисавшем из ее левой руки.

В-четвертых, голова – Дрюня твердо был в этом уверен – смотрела на него сквозь пленку мутными, но все ж таки внимательными глазами, зрачки которых двигались.

Дрюня трусливо оглянулся и увидел безголовую со спины; она удалялась по улице.

Пришел настоящий страх и какая-то совсем уж нелепая обида – на то, как подло поступила с ним жизнь, подбросив ему страшное и ни с чем несообразное явление в виде этой женщины с головой в пакете.

Дрюня расплакался, пустив скудные, малодушные слезы. Шел вперед и с подвыванием плакал и от страха, и потому, что идет сейчас вглубь ущелья, а развернуться и пойти назад боязно, ведь там – она! И что если ущелье выпустит ему навстречу еще что-нибудь не менее страшное? Или затянет в себя и не отпустит, присвоив его себе, как безвольную вещь?

Кое-как оценив страхи и риски с обеих сторон, он все-таки нашел силы развернуться и торопливо двинулся в обратный путь.

Он уже миновал несколько пар домов, стоявших слева и справа, и прошел через легкую излучину улицы, когда впереди показалась давешняя безголовая женщина. Она отворила калитку, видимо не запертую, и вошла в один из дворов. Дрюня видел, как идет она по двору, как подходит к дому и, открывши входную дверь, исчезает внутри.

Дрюня замедлил шаг. Проходя мимо дома, куда вошла безголовая, он смотрел не на дорогу перед собой, а на дом. В окнах мигали новогодние цветные огоньки, слышалась негромкая музыка, приятный легкий джаз. И когда Дрюня уже прошел мимо, раздался крик – вопль ужаса. Непонятно: мужской, женский или детский. Кричали в доме. Дрюня тут же остановился и развернулся к дому. В этот миг оборвалась музыка, и окна потемнели. Ослепшие, они косились на Дрюню с угрозой. Дом, только что живой, теплый, наполненный прелестью близкого праздника, стал мертв и холоден. Входная дверь приоткрылась, но не вышел никто на порог. В движении этой двери почудилась Дрюне злая усмешка чудовища, которое отчасти утолило голод, но было не прочь сожрать кого-нибудь еще.

Дрюня развернулся и во весь дух побежал прочь, перейдя на шаг лишь когда достиг людного места – автовокзала почти в самом начале улицы.

Пройдя автовокзал, он вышел на улицу Сипягина, свернул на Бирюзова, оттуда на Советов – центральную в городе. Можно было выбрать маршрут и покороче, но он старался идти там, где больше людей.