Черный Новый год

Надо сказать, была в характере Тима одна неприятная черта, которой я начисто был лишен. Иногда Тим впадал в оцепенение, в котором он все прекрасно слышал и видел, но в то же время все игнорировал. В таком состоянии Тиму хотелось послать весь мир к черту – нарушить любые обещания, наплевать на долг, совесть, дружбу, на весь род людской. Он словно бы отступал внутрь какой-то персональной черной дыры и, стоя на пороге бездны, распахнувшей пасть прямо за его спиной, с «улыбкой Джоконды», проступавшей на губах, готов был наблюдать, как в агонии рушится все. К счастью, из такого ступора он всегда благополучно выходил.

А еще у него была сестра. Майя.

На полтора года младше Тима, она родилась в день смерти Тимова деда по матери, человека мрачного, тяжелого, страдавшего шизофренией в легкой форме, что, впрочем, не мешало ему работать фармацевтом. Мать Тима, от которой старались скрыть факт смерти ее отца, лежавшая тогда в роддоме, узнала об этом весьма неожиданным способом: умерший отец явился перед ней в галлюцинации – страшный, с дьявольским блеском глаз и плотоядной улыбкой. Он стоял над дочерью во время родов и, как ей казалось, хотел убить рождавшуюся внучку, чтобы забрать ее душу с собой.

Роды были отягощены тяжелейшим психозом, а тут еще и отец Тима подливал масло в огонь тем, что подозревал жену в измене самого худшего типа. Предполагал, будто она зачала ребенка от собственного отца, практиковавшего оккультные ритуалы и якобы домогавшегося дочери, с которой он мечтал совершить инцест в темных магических целях.

Мать Тима клялась и божилась, что не изменяла мужу, но тот не верил, считал, что отец овладел ею в бессознательном состоянии, после того как ввел в транс с помощью каких-то химических препаратов. Пищу для подозрений давал сам тесть, изводя нелюбимого зятя скользкими туманными намеками.

После рождения Майи отец Тима отдалился от жены, хотя и не настаивал на обвинениях, снисходя к супруге, которая, по его мнению, была жертвой своего коварного отца, участвуя в измене бессознательно. Он замыкался в себе и мрачно тянул лямку семейных обязанностей. Между супругами тогда пролегла трещина, и жили они годами по разным ее сторонам, пока наконец не разошлись за год до того, как Тим ушел в армию.

Отец завел себе любовницу – некрасивую, толстую, но добрую и отзывчивую женщину, а у матери началось странное сумеречное состояние – оно не было безумием, но и нормальным такое не назовешь, – началось и уже не прекращалось. Похоже, по наследству от отца ей передались психические отклонения, которые после развода впервые дали о себе знать.

Тим настолько доверял мне, что в подробностях рассказывал о трагедии своей семьи.

Когда он показал фотографию сестры, я почувствовал, как сердце мое проваливается куда-то и летит, будто астероид, вошедший в атмосферу Земли, уже объятый пламенем и готовый взорваться при столкновении с планетой.

Майя была настолько красива, что, казалось, сошла с картины какого-нибудь средневекового гения – Леонардо, Мемлинга, Рафаэля, Тициана. Даже на фото чудилось, будто ее контуры окружает легкий ореол, словно ее красота сочилась невидимыми, но ощутимыми флюидами.

Тим заметил, какое впечатление Майя произвела на меня, и дал мне прочесть три ее письма к нему. Вот тогда-то я и влюбился в эту девушку, читая ее длинные письма – умные, ироничные и полные какой-то особенной доверчивой нежности, с которой она относилась к брату.

Понимая мое состояние и видя, как письма Майи подействовали на меня, Тим начал вдруг расписывать мне, насколько его сестра плоха – и с той, и с другой, и с третьей стороны. Глаза его при этом мерцали каким-то потусторонне-злобным блеском, так показалось мне.

– Ты в профиль ее только видел, с правой стороны, – говорил он, – а слева у нее родимое пятно на пол-лица. Когда увидишь ее вживую, самому же стыдно будет. Стыдно признаться ей, что она стала тебе отвратительна, когда рассмотрел со всех сторон. И это не все, это только цветочек. А ягодка в том, что она – немая. С рождения не говорит.

– Как немая?! – удивился я.

– Да вот так, в буквальном смысле, друг мой!

Глаза Тима хищно блестели, в улыбке, исказившей лицо, сквозило что-то нечеловеческое. И тут, на него глядя, вдруг я осознал: как же любит он свою сестру! Просто до безумия. И готов зверем завыть над этим ее пятном, над ее немотой, над каждым унижением, которое пришлось ей испытать из-за своих изъянов. Готов вгрызться в глотку всякому, кто позволит себе хотя бы тень усмешки в сторону Майи.

Вскоре Тим убедился, что для меня не имеют значения ни немота, ни родимое пятно, что я действительно влюблен в Майю, а не просто очарован мимолетным впечатлением от удачного ракурса фотоснимка. Тогда он познакомил меня с Майей заочно: рассказал ей в письме про своего лучшего армейского друга, послал ей наше с ним совместное фото и даже переписал для нее мои стихи.