Черный Новый год

«Володенька, любимый мой, милый, прости меня за злые слова! Я злая – знаю, я сама себе противна, но что же делать! А тут еще это колдовство проклятое, сама уже не рада, что занялась им. И ведь главное – нет обратной дороги, ну, по крайней мере, для меня ее нет, это я хорошо чувствую.

Я давно хотела тебе рассказать, как получаются эти сны, в которых мы можем соединяться и любить друг друга. Давно хотела объяснить их технологию. Колдовство – это ведь технология, знаешь? Чтобы добиться успеха, нужна схема, которая будет эффективно действовать. И вот какую схему я взяла для этих снов.

Необходим идол, который бы замещал тебя рядом со мной. А что такое идол? Близкое изображение далекого божества, его заместитель перед почитателями. А ты и есть мое божество, а я – твоя почитательница, разве не так? И я сделала себе такой идол, через который могу передавать тебе свою любовь, идол, с помощью которого могу чувствовать и твою любовь ко мне. Этот идол стал посредником между нами, приемником и передатчиком нашего общения. Через него ты, далекий, воплощался для меня и касался моего тела. Принцип несложен, главное – найти удачный материал для изготовления идола, чтобы он мог воплотить в себе твои свойства, ну, те, что необходимы для любви.

Короче, идол я сделала из Тимофея, братца своего. И занялась с ним тем, чем хотела заняться с тобой. Надеюсь, ты меня не будешь ревновать к нему? Тем более, он ничего и знать не знает, я ведь втемную использовала его, пока он спал, как младенец. Идольские функции он выполнял сомнамбулически. Ты только не волнуйся. Тимоша ничего не подозревает, он вслепую послужил для нас коммуникативным посредником, когда я вручила тебе управление его телом. Ты был как древний бог, вселившийся в свою статую и действующий через нее.

Все прошло наилучшим образом. Да ты и сам это знаешь. Приезжай быстрее, чтобы мы смогли, наконец, соединиться непосредственно, уже без всяких идолов».

Потрясенный этим письмом, я уставился в стену и просидел так, глядя в нее, около часа. Рассуждая логически, Майя либо обманывала меня, либо говорила правду, либо обманывалась сама. Какой из вариантов предпочесть, я не знал, но понимал, что все они плохи. Худшим из них была правда, но и два других казались нехороши. Они означали, что рассудок Майи поврежден – в большей или меньшей степени. Но, учитывая ее увлечение колдовством, все это могло быть правдой, и тогда ее состояние – это не психическая болезнь, а нечто худшее, какое-то глубокое извращение сознания и всех его нравственных установок.

У Майи были странности. Она не желала пользоваться никакими современными средствами связи – ни компьютером, ни мобильным телефоном. Понятно, что, будучи немой, говорить по телефону она не могла, но могла бы отправлять текстовые сообщения, видео и фото, однако даже и притронуться не желала ни к каким мобильным устройствам.

Но подобная странность меркла перед ее признанием в том, что сотворила она с братом.

Тим был выпускником краснодарского худграфа КубГУ, только жил не в Краснодаре, а в Новороссийске, и я собирался отправиться туда, чтобы увидеть, наконец, Майю лицом к лицу и увезти ее к себе, в Астрахань. Однако после этого чудовищного письма решил повременить с поездкой. Я был растерян и не знал, что делать. Мне требовалось время, чтобы все обдумать.

И вот еще какая странность: это письмо пропало. Я прочел его один раз, положил в ящик стола, где хранил ее письма, а вечером того же дня захотел перечитать, но не смог найти. Вот почему и подумал: возможно, это письмо… галлюцинация? Родители, с которыми я жил в двухкомнатной квартире, не могли его взять, это исключалось, никогда не рылись они в моих вещах, даже просто не заходили без меня в мою комнату. Единственное рациональное объяснение заключалось в том, что письма не существовало вовсе. Хотя полной уверенности, что оно мне только померещилось, тоже не было. Туман омерзительной двойственности заполз в душу и окутал чувства.

Я написал Майе, что приеду позже, а пока возможности нет. Не буду пересказывать вранье, которым наполнил письмо; мне было стыдно уже во время его написания.

Отправив письмо, я ждал со смесью страха и отвращения, когда Майя снова посетит меня во сне.

После самого первого подобного сна у меня начались странные психологические реакции, которым я не уделял особого внимания, но теперь стал догадываться – что именно они значили. Общаясь с некоторыми людьми, я иногда чувствовал к ним одновременно симпатию и отвращение. Оба чувства текли во мне, словно две разные мелодии, наложившиеся друг на друга и звучавшие одновременно. Подобная раздвоенность не раз возникала у меня как реакция на людей, на произведения искусства, на ситуации. Безразличие и тут же раздражение, удовольствие и тут же недовольство, интерес и тут же скука. Все это казалось мне чем-то вроде легкой и безобидной формы безумия. Ведь семена безумия, рассуждал я, вложены в каждого без исключения, но прорастают лишь у немногих.